Фред Саберхаген - Руки Геракла
– Из почтения к твоему отцу я позволю тебе его задать.
– Вот он. Что за человек добровольно согласился надеть твою личину? Кто ты, захотевший стать Смертью? Какая… тварь решила выбрать эту мерзость, лик Смерти, закрыть ею свои глаза и рот, позволить этому проникнуть в свой мозг?
Прежде чем я закончил речь, толпа тихо ахнула в один голос.
Мое презрение и дерзость резко и ясно слышались в моем голосе, и Смерть чуть ли не рот разинула от изумления, словно не могла поверить глазам и ушам своим.
Я еще раз глянул на Данни и даже мельком заметил, как у нее широко раскрылись глаза – от страха или восхищения, я не могу сказать.
Мой противник пришел в себя и смог, наконец, заговорить.
– Да, ты и вправду слишком много о себе думаешь. Ты думаешь, что ты силен, юный смертный Геракл. Пора тебе узнать настоящую силу.
Преодолев минутное потрясение от моей дерзости, он был сейчас так же самонадеян, самодоволен и уверен в себе, как были Лин и Лев.
Помолчав, он добавил:
– Одно прикосновение моей руки – и ты умрешь.
– Не думаю, – гневно ответил я.
– Я бог, – сказал убийца.
– А я сын бога, более могучего, чем ты.
Глаза Смерти сверкнули, и я увидел, как сжались пальцы его правой руки, словно ему не терпелось удавить меня.
– Возможно. Но твоего отца тут нет, и он не спасет тебя. Я видел тысячи сынов и дочерей Зевса, и всех их я забрал. Сочтет ли он тебя достойным выкупа – мы увидим. А теперь начнем.
Он протянул руку, словно родитель, который подзывает к себе непослушного ребенка.
Глава 22
Спор со смертью
Я шагнул вперед к Танату не потому, что повиновался ему, а потому, что сам так пожелал.
Смерть уже не стояла в ленивой позе. Танат выпрямился и схватил меня за левую руку. Холод пронзил меня, но я решил не поддаваться.
Как только Танат коснулся меня, я ощутил огромный упадок сил, из меня уходила жизнь. Однако отец мой Зевс одарил меня таким запасом мощи, что я выдержал. Вместо того, чтобы безвольно обмякнуть в объятиях Смерти, я поднял правую руку и ударил Таната. Это не был удар искусного кулачного бойца, но все же сильный толчок, который убил бы смертного. Кулак скользнул по его подбородку и врезался в грудь, он выпустил мою руку и неуклюже повалился, запутавшись в своем черно-красном плаще.
У меня на миг создалось впечатление, что я снова сражаюсь с гигантом Антеем, но оно быстро улетучилось. Мне противостояла куда большая сила, хотя сам Танат был гораздо меньше гиганта. Он был крепче гидры, а у меня не было под рукой палицы.
Мне пришлось некоторое время бить своего противника кулаками, чтобы нанести ему хоть какой-то урон. Он же в ответ не бил, даже не пытался захватить меня, как в борьбе. Он пытался обхватить меня, как может только одна Смерть, пытаясь высосать жизнь из моего тела. Но слишком сильна была во мне жизнь.
Не отрывая взгляда от противника, я увидел краем глаза, что двор превратился во что-то вроде арены для борьбы, окруженной чуть ли не половиной обитателей дворца. Вторая половина стремительно разбежалась.
Я снова осыпал Смерть ударами, и снова Танат попятился, медленно отступая от меня по кругу. Из его груди вырвался пронзительный вой боли и гнева, изо рта потекла кровь, и я услышал первый тихий, недоверчивый шепот толпы, которая до того даже дышать боялась.
Смерть пятилась, я наступал.
Я был неуклюж и не имел опыта в кулачном бою, но и мой противник, как я вскоре понял, тоже. Снова и снова я наносил неловкие удары, широко размахиваясь. Любой удар размозжил бы череп и ребра простого человека, искалечил бы любое земное животное. Они не могли убить бога Смерти или хотя бы сломать ему кости, но снова и снова он спотыкался и падал. Теперь я увидел по его глазам, что он начинает понимать, что в моей крови и теле воистину живет сила моего отца.
И все же так сильна была его гордыня и ненависть, что он снова и снова поднимался, взмахивая призрачными крыльями, и бросался на меня.
Моя собственная гордость, мой гнев возросли до предела. Я ударил его правой рукой прямо в солнечное сплетение изо всех сил, и бог задохнулся, на мгновение замер и сложился почти пополам. В это время я ударил его левой рукой по голове, словно забивая гвоздь. Под ногами моей жертвы треснула каменная плита.
И бог Смерти упал в четвертый или пятый раз. Даже при таком ударе Танат не потерял сознания. Но и он, и я, и все, кто смотрел на нас, понимали, что бог безнадежно проигрывает.
Я отступил на шаг, как опытный боец, ожидая, что мой противник попытается подняться.
Он поднял лицо, покрытое божественной кровью, и со странным отчаянием посмотрел на меня, во взгляде его ужас мешался с недоверием. Он пополз прочь. Через несколько ярдов Танат встал на ноги, но теперь он повернулся ко мне спиной и, хромая, спотыкаясь, пошел прочь от меня. Кольцо зрителей, молчавших в благоговейном ужасе, быстро расступилось при его приближении. Воплощение Смерти еще не умерло, но его сила опасно уменьшилась.
Сначала он захромал было туда, где он оставил царицу, словно решив все же забрать ее. Но я быстро заступил ему дорогу, и бог Смерти содрогнулся и снова пошел прочь.
Танат уступил мне не только поле битвы, но и свою жертву, и, казалось, у него только и осталось сил, чтобы убраться отсюда. Прежде чем он успел добраться до края террасы у сада, где встревоженные зрители при его приближении быстро разбежались по сторонам, тело его вдруг стало прозрачным и исчезло. Я успел увидеть лишь его полный злобы взгляд, прежде чем он растворился в воздухе.
Я повернулся к Данни, но не смог сразу увидеть ее среди внезапно зашевелившейся толпы.
Царица Алкеста, бледная, как та участь, которой она только что избежала, лежала там, где оставила ее Смерть. Глаза ее были закрыты, но мы все с радостью увидели, что она дышит. Танат почти досуха выпил из нее жизнь, но когда он потерпел поражение, возникла угроза существованию его самого, и все, что он забрал у царицы, вернулось к ней. Ее любящая семья и слуги сгрудились вокруг нее, крича от восторга. Вскоре она пришла в себя на руках обезумевшего от радости мужа.
Вся толпа, смотревшая на наш поединок, была потрясена моей силой. Некоторые уже пали предо мной ниц, словно перед богом, но я показал, что мне это не нравится, и они быстро встали.
Когда царь Адмет наконец-то оторвался от своей молодой супруги, он бросился ко мне, выражая свою вечную благодарность, обещая мне в награду все, что угодно. Я был молод и, должен признать, даже чуть ли не поверил ему.
Щеки его все еще блестели от слез, но на сей раз это были слезы радости.
– Полцарства, Геракл! Клянусь Зевсом и Аполлоном, что половина всего, что у меня есть, – твоя!
