Ольга Голотвина - Пасынки Гильдии
С крыши склада обзор был неплох, и двое бродяг, как в театре, разглядывали громаду парусов и высящиеся над бортами катапульты.
На таможенном корабле, несшем вахту в гавани, началась суматоха. На талях спускали шлюпки, чтобы встретить прибывших гостей, когда они сбавят ход у цепи, подняться к ним на борт, узнать, кто такие и откуда пожаловали, принять пошлину…
Но гости и не думали сворачивать паруса и снижать ход. Они шли спокойно и уверенно, словно и не подозревали о цепи, протянутой под водой от Северной к Южной башне.
На берегу забеспокоились. С Южной башни засигналили флагами. Даже Айсур и Чердак поняли, о чем предупреждают сигнальщики беспечных мореплавателей.
Но флагманский корабль, не снижая хода, прошел почти рядом с Северной башней, легко проскочил то место, где должна была быть цепь.
– У катапульт возятся! – выдохнул Чердак.
На берегу тоже разглядели откровенно враждебные приготовления чужаков. Сигнальщики изменили узор, выписываемый в воздухе флагами. С таможенного корабля, идущего наперерез флагману, что-то проорали в рупор.
– Купцы-то всполошились! – ехидно бросил Айсур.
И действительно, на купеческих кораблях закончилась разгрузка, трапы уже были втянуты на борт, матросы поспешно поднимали паруса. Получалось это медленно и неловко – вероятно, потому, что большая часть команды была отпущена на берег.
Купцы совершенно правильно спешили уйти от причала. Потому что в ответ на требование остановиться с двух идущих впереди кораблей, круша деревянные крыши береговых построек, хлестнули ядра бортовых катапульт.
* * *Исчезновение королевы нищих, удивившее Патлатого, объяснялось очень просто.
Утес был рассечен глубокой расселиной. Если стоять рядом с нею на берегу, то кажется что она видна вся, сверху донизу, до каждой прожилки в камне. И лишь подойдя вплотную к выщербленной дождями и ветрами стене, можно было заметить у самого подножия утеса глубокую черную яму – вероятно, промоину, куда стекала дождевая вода.
В эту яму и спрыгнула Щука – бесстрашно и привычно. Подошвы больно ударились о каменный карниз, женщина тихо выругалась. Свет почти не падал в яму, внизу шелестели волны. Щука со страхом подумала, что морские языки пролизали карниз, сделали его хрупким и ненадежным, он может проломиться под ногой, и тогда нет спасения… Щука думала об этом каждый раз, спрыгивая во мрак. Но страх этот был сладким, в нем было предвкушение того, чего ради она бредет во мгле.
Нашарив правой рукой стену, покрытую влажным лишайником, женщина медленно двинулась вдоль нее, оставляя позади последние лучи солнца, падающие в промоину. Они словно звали ее вернуться, но Щука не оборачивалась. Да это было бы и опасно: карниз тоже был скользким от лишайника, а насколько он был широк – этого Щука проверять не собиралась.
Постепенно шум волн угас в толще камня. Скальная трещина стала шире, уже не приходилось нагибаться, и женщина поняла, что вышла в большую пещеру.
Горькая усмешка скользнула по губам королевы нищих. Она знала, куда ведет путь сквозь скалу, но ни разу не прошла его до конца. Только до этой пещеры…
Под ногой дернулось что-то мягкое. Женщина едва не оступилась, отпрыгнула назад и, вслух помянув Хозяйку Зла, со всего маху поддала носком башмака по живому комку. Послышался шлепок, словно на каменную плиту уронили ком сырого теста. И тут же раздалось тихое обиженное хныканье.
Щука расхохоталась, сорвала с плеч шаль и принялась хлестать ею налево и направо.
Темнота ожила, наполнилась шорохом, хлопаньем крыльев, тихим плачем.
Женщина знала, что бояться ей нечего. Твари, обитавшие в пещере, безобиднее младенца в люльке. Так сказал ей Майчели, когда с факелом в руке привел ее сюда. Все стены, насколько мог дотянуться неровный факельный свет, были облеплены серыми шерстистыми комьями, из которых торчали коротенькие кожистые крылья. Эти нелепые крылышки почти не держали их хозяев в воздухе, и если какая-нибудь тварюшка срывалась, то, покувыркавшись в нелепом полете, она мягко плюхалась на пол. Ни глаз, ни рта… ну ладно, глаза в темноте ни к чему, но ведь жрут они все-таки что-то, эти твари?
Впрочем, это и сейчас не очень-то интересовало женщину, а уж тогда…
Тогда она почти не смотрела на глупые серые комья: она любовалась прекрасным лицом Майчели в свете факела, его черными волосами, спадавшими вдоль невероятно длинной шеи («Змей-оборотень!» – со сладким замиранием думала женщина), его нечеловечески гибким станом («Да, змей!»)…
А рядом довольно ворчал Урр. Он разорвал одну из зверушек и чавкал, поспешно насыщаясь. Это не вызывало у Щуки отвращения. Урр ей тоже нравился: могучий, злобный, опасный… как, наверное, крепко притягивает он к себе этими когтистыми лапами женщин, как стискивает их – до хруста в костях, до головокружения!
Щука знала, что Майчели и Урр – людоеды. Это дразнило и возбуждало ее. Как, наверное, это ярко и волнующе – прижаться губами к губам, оскверненным людоедством!
Но этого не было. Никогда.
Сколько раз она приводила в эту пещеру рабынь и шлюх, получая взамен сначала разные диковины Подгорного Мира, а потом – листья, листья, листья… Иногда эти стервы были безобразны, тогда Майчели злился и торговался. Но ни разу – ни разу! – он не захотел ее как женщину…
Обида и злость, навеянные воспоминанием, передались рукам, и Щука остервенело хлестала шалью по стенам. Плач и хлопанье крыльев, шлепанье мягких телец на пол и шелест шкурок по камню…
Поющие Мешочки – так назвал их тогда Майчели. Она удивилась: почему «поющие»? Он объяснил, что, кроме дурацкого хныканья, эти твари испускают особые звуки, неслышимые для грубого человеческого уха. А вот Урр их слышит чудесно, да и он, Майчели, может их уловить. Этим беззвучным «пением» Мешочки предупреждают соплеменников об опасности. А большая круглая пещера собирает «пение», отражает от стен, усиливает и выбрасывает наружу через другой вход, на противоположной стороне. Такой взрыв страха и боли Урр не упустит.
Щука понятливо кивала и вспоминала, как в детстве любила кричать в огромный пустой кувшин. Собственный голос возвращался усиленным и искаженным, каждый раз пугая малышку…
Внезапно Щука опустила руку с шалью. Она стояла среди расползающихся прочь зверушек, пораженная горькой мыслью.
Майчели тогда пошутил: «Эта пещера – мой колокольчик перед парадной дверью. Перед Вратами, которые проворонила у себя под носом почтеннейшая Гильдия Подгорных Идиотов…»
И теперь Щука с болью повторяла: «Колокольчик… колокольчик…»
Да. На той стороне – вход в дивный мир, где под ногами растет желанная «травка-бородавка», порхают невиданные птицы, ползают сверкающие змеи, парят в небесах драконы… Да, этот мир опасен. Не раз Щуке доводилось слышать, как гильдейские Охотники и пролазы хвастались по кабакам своими приключениями. И всегда в этих рассказах щелкали клыками свирепые твари.
