Артём Каменистый - Время одиночек
— Олди! Я думаю, обойдёмся и без этого. И давай так — бегом к себе, и чтобы я тебя в этом платье больше не видел! И вообще в платье! Ты не шут, ты — наследник престола! И так тебя уже чуть ли не в открытую называют наследницей! Боги, как ты терпишь всю эту вонь!
— А у меня есть надушённый платочек.
Монк, не в силах больше задерживаться в этой клоаке, резко зашагал назад. Проходя мимо пажей, не удержался — раскинув руки, выбил у них игрушечные алебарды, но эта выходка не принесла ему облегчения. Почти всегда в последнее время общение со старшим братом ничего, кроме испорченного настроения, не приносило.
И ведь странно… Монк убил немало людей, причём некоторых своими руками. Закаляя волю, он целыми днями сидит в пыточных застенках — приучил себя равнодушно относиться к человеческим страданиям. Плевать, что его считают садистом, — душевное равновесие, прежде всего. Есть грязь, которую можно смыть лишь кровью, — надо заранее быть к этому готовым.
Почему он до сих пор не решился на это? Почему этот извращённый избалованный дегенерат ещё жив? Почему Монк — до сих пор всего лишь второй наследник? И это при всём своём пренебрежении к пролитию крови: ведром больше, ведром меньше — какая разница… Для Империи будет огромным благом тот миг, когда перестанет биться сердце этого дурака. Почему он позволяет ему жить? Сколько можно терпеть балаган?
Столько, сколько решит судьба, — убить Олдозиза Монк не мог.
Что-то ему не позволяло…
Глава 16
Боцман, заглянув в кубрик, рявкнул негромко, но Тим подскочил как ужаленный:
— Тимур, одеться — и бегом наверх!
На свете матросы никогда не экономили: кубрик освещали целых три светильника. Неудивительно — ни на одном китобойном судне никому и в голову не придёт экономить жир. По совместительству светильники одновременно являлись и единственными нагревателями в помещении — печки здесь не было. Жаль: наверху от мороза замерзает вода — здесь до этого ещё не дошло, но пар изо рта уже третий день валит.
Выбравшись из-под куцего ватного одеяльца, Тим с наслаждением вытянулся, разминая суставы. Спать приходилось в позе эмбриона — уже все кости от этого ноют. Можно, конечно, брать одеяла у тех, кто на вахте, и укрываться двумя, во весь рост. Но Тим боролся с искушением — он не прекращал военной кампании против вшей, и заносить на свою койку чужих насекомых не хотелось.
Надел штаны, сразу сунул ноги в войлочные ботинки с подошвой из китовой шкуры: на носки времени не тратил — он так и спал в шерстяных, грея ноги. Рабочая рубаха, на неё — собачья безрукавка мехом внутрь и уже потом — старенькая стёганая куртка, доставшаяся по наследству от умершего Шинка. Шапки у Тима нет — накинул навощённый парусиновый капюшон с острым верхом, прихватил его за тесёмки к петлям на воротнике.
Выбравшись на палубу, поёжился: за ночь похолодало ещё сильнее. Палубу присыпало лёгким налётом тончайших снежинок, у слабо коптящей салотопки виднелись белесые пятна ледяных кристаллов, оставшиеся на месте крошечных лужиц. Но самое интересное было за бортом. Хотя, если точнее, это было везде.
Туман. Густой, как молоко. «Клио» будто в облако попал. Стоя у грот-мачты, с трудом различаешь нос и корму. Мёртвая тишина — даже паруса не хлопают. А нечему хлопать — убраны паруса. Раз они убраны — дело плохо: капитан чего-то опасается. Неужели берег близко? Или льды? Тёплая вода северного течения, наталкиваясь на ледовую преграду, как раз и любит вызывать подобный туманище.
Разглядев боцмана у кормы по левому борту, Тим быстро пошёл к нему. По пути прихватил из ниши в салотопке высохшие рабочие рукавицы, свернул их в рулончик, сунул за пояс — нагретая ткань приятно приласкала теплом поясницу.
Боцман, вглядываясь за борт, не оборачиваясь к подошедшему Тиму, странным тоном приказал:
— Лезь на мачту. У тебя глаза хорошие — может, что-то и разглядишь.
— Да что я там разгляжу, — буркнул Тим. — Будто в молоко попали.
— Но-но! Ты ещё тут поспорь, якорь в зад! Бегом давай! Мало ли что — может, ветер сейчас дёрнет, сдует эту пакость — и хоть поймём, куда нас занесло.
— Я долго там не просижу: отморожу всё, что только можно, — гнул своё Тим. — У меня даже шапки нет.
— Без шапки ничего, кроме ушей, не отморозишь. А уши тебе ни к чему — ты ими всё равно от мух не отмахиваешься.
Тим, понимая, что спорить бесполезно, покорно полез наверх. Боцман, задрав голову, милостиво крикнул вслед:
— Час или два постой, потом, даже если туман не разойдётся, сменю.
Ну и на том спасибо. А то с боцмана станется — заставил бы до обеда на грот-мачте раскачиваться. Ох и намёрзнется же сейчас Тим! Ничего — пару часов как-нибудь потерпит, а потом у салотопки отогреется. А лучше прямо в ней — под вторым котлом огонь не поддерживают, но тепло до него всё равно достаёт. Обычно этого как раз достаточно, чтобы нагреть тело, но не обжигать кожу. Залезть в него, посидеть часик, пропарить каждую косточку… ох и блаженство.
Заняв свой пост, Тим первым делом убедился, что сверху видимость ничуть не лучше, чем с палубы. Даже, кажется, похуже. Если туман ещё чуть-чуть сгустится, то корабля вообще не будет видно. Жутковато станет — болтаешься на верхушке мачты, торчащей из туманного киселя.
— Боцман! Отсюда видно ещё меньше, чем снизу!
— А ты не спи там — старайся! Смотри давай!
Тим, вновь отметив странные нотки в голосе морского волка, вдруг понял, что этот моряк боится. Увидев, как боцман поспешил к каюте капитана, сам забеспокоился. Вспомнились слова Токса про огрехи навигации. Заблудились? Возможно: в тумане сейчас не определиться, да и последние дня три это не удавалось из-за низкой облачности. Могло их отнести к скалам? Да кто его знает… в навигации Тим не силён… Скал Тим не увидит — это плохо. Но вот услышать их можно — звук волн, разбивающихся о камни, он в этой тишине услышит издалека. Стоп — в какой тишине? Почему так тихо? Волнения нет — вообще нет. Ладно, уж нет ветра, но чтобы полностью затихли волны… Так не бывало ещё ни разу за всё время плавания. Даже в мёртвый штиль океан не бывает абсолютно спокоен — здесь, на вершине грот-мачты, всегда хоть немножко раскачивало, а от самой слабой качки поскрипывали корпус и оснастка. А это ещё что такое?
На тёмной глади моря, проступающей сквозь туман, сгущалось что-то явно инородное. Вытянутое, белесое, будто сгусток пены. Сперва Тиму показалось, что рядом с «Клио» проплывает туша ободранного кита. Может, даже того, которого они добыли. Токе говорил, что её может носить месяцами, пока не утонет.
Но первая мысль умерла, едва родившись, — Тим понял, что он видит.
