Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — ландесфюрст
— Все неправда…
— Ну да, — сказал я саркастически, — а то я не вижу. И сидел с вами рядом, какая наглость!.. Я могу чем-то помочь?
Она помотала головой.
— Сэр Ричард, оставим этот разговор.
— Как скажете, ваша светлость, — сказал я с сожалением. — Я только хотел помочь. Не безвозмездно, я человек корыстный, а в уплату за ваш радушный прием моим рыцарям.
Она сказала чопорно:
— Это наш долг хозяев.
— А я благодарный гость, — ответил я. — Вы нас окружили всей такой любовью и заботой, что я просто не знаю, чем могу отблагодарить… Ну хоть что-то могу для вас сделать?
На ее лицо набежала тень, я ждал терпеливо, но после паузы с ее коралловых уст сорвалось только тихое:
— Ничего… Просто отдыхайте и наслаждайтесь жизнью.
Готмар то ли чувствует неловкость, что сидит за одним столом с герцогиней, не по рангу вроде бы, хоть он и благородный рыцарь, но на службе, потому быстро расправился с бараньей ногой и торопливо поднялся.
— Ваша светлость, — проговорил он извиняющимся тоном, но твердо, — я должен посмотреть, что там во дворе.
Она поморщилась, в глазах мелькнул испуг, словно боялась остаться без единственного защитника, но ответила со слабым вздохом:
— Да-да, сэр Готмар, вы лучше знаете, что надо делать…
Я приблизил губы к ее уху, такому нежному и оттопыренному, что так и хочется нашептывать какие-нибудь глупости.
— Ваша светлость, с вашего позволения… я тоже удалюсь.
Ее ухо так заалело, что мне захотелось его куснуть или хотя бы взять в губы и подержать во рту, как просвечивающийся на солнце леденец.
— Но вы вернетесь? — шепнула она.
— Вряд ли, — сказал я. — Навещу Готмара. Вспомним старое доброе время. Так что можете в это кресло усадить кого-нибудь из моих красавцев. Оно еще теплое.
Ее губы сразу надулись, она сказала сердито:
— Идите, беседуйте о своих драках! А сюда я никого не посажу. И вообще никого не сажала.
— А сенешаль?
— Он садился сам, — ответила она так же сердито. — Как и вы!.. Но вам можно.
Я поднялся, поцеловал ей руку и вышел из зала.
Во дворе усиленная метушня, слуги торопятся, кое-кто вообще передвигается вприпрыжку, чтобы успеть справляться с внезапно возросшими обязанностями. Из далекой кузницы несется частый перестук молотков, перековывают тех наших коней, что сбили подковы на горной дороге.
Готмара не увидел, зато заметил сенешаля, тот распоряжается властно и уверенно, я присмотрелся и понял, что он приказывает: коням, имуществу и вообще самим приехавшим не давать никакого преимущества перед местными. Приедут и уедут, а им здесь жить, так что надо заботиться в первую очередь только об обитателях замка…
Разумный подход, мелькнула мысль, но сейчас я сам в числе приезжих, так что у меня дилемма: за себя или за справедливость?
— Не любите сен-маринцев? — поинтересовался я, подходя сзади.
Он даже подпрыгнул, словно никто никогда не подходил к нему сзади или же он всегда такое замечал.
— Сен-маринцев? — повторил он непонимающе, потом собрался, нахмурился. — Мы все здесь сен-маринцы, ваша светлость.
— Однако большинство, — заметил я, — считает себя ундерлендцами. И только ими.
Он пожал плечами.
— Большинство нигде не правит. Ундерленды — часть королевства Сен-Мари.
— Хорошая позиция, — одобрил я. — А как относитесь к королю Кейдану?
Он уже полностью пришел в себя, заметно обнаглел и проговорил с усмешкой, глядя мне в глаза:
— Я поддерживаю законную власть короля Кейдана.
— Почему?
— Потому что он, — ответил он уверенно, — Его Величество король Кейдан, помазанник Божий, утвержден Ватиканом и признан всеми королями, а также императором.
Я поинтересовался:
— Каким?
Он в удивлении вскинул брови:
— Как это каким?
Я пояснил:
— Мне лично приходилось драться, к примеру, с императором Карлом. Могучий и талантливый военачальник, я только теперь вижу его настоящий масштаб.
Он сказал чопорно:
— Для нас нет другого императора, как Его Императорское Величество Герман Третий.
— Понятно, — пробормотал я, — потому вы так рьяно за короля Кейдана, что готовы не давать нашим коням воды?
Он сказал враждебно:
— Кони не виноваты, потому они напоены. Но я всем сердцем за короля Кейдана, потому что лишь он имеет право быть здесь властелином!
Я сказал хмуро:
— Только не надо этих сказок. Я прекрасно понимаю, почему предпочитаете Кейдана, а не Ричарда.
Он прищурился:
— Ну-ну?
— При Кейдане сможете плясать у него на столе, — сказал я, — а вот Ричард вам сразу же прищемит хвост. А то и пальцы дверью. Не пробовали это удовольствие? Я могу дать ощутить эту радость.
Его лицо дернулось, словно на миг представил себе, как пальцы попали между косяком и закрывающейся дверью, но сразу же сказал уже более ровным голосом:
— Вы так откровенно идете на конфронтацию… Почему?
— Ундерленды, — отрубил я, — это моя земля, как майордома и лорд-протектора Сен-Мари. И я не намерен терпеть здесь сепаратизм и центробежные настроения. Конфронтация, кстати, бывает только между равными! Вы что же, полагаете себя равным мне?
Я повысил голос и смотрел на него, как лев на козу, нарочито распаляя себя так, чтобы было хорошо заметно даже издали мой вельможий гнев.
Он открыл было рот, явно хотел сказать что-то хлесткое, что не только, мол, но и выше, по морде видно, но затем заколебался, в глазах мелькнула неуверенность.
— Ваша светлость, — произнес он небрежным голосом, — да как я осмелюсь?.. Вы же этот, как его… властелин! А я кто? Всего лишь сенешаль герцога и простой советник герцогини, на досуге увлекающийся магией…
— Магия запрещена, — отрубил я.
— Так для баловства же, — объяснил он нагло. — Это совсем не то, когда человек занимается всерьез!
В голосе его была явная насмешка, но я сделал вид, что настолько туп и все принял за чистую монету, сказал гордо и значительно:
— То-то же! Идите!
Он поклонился преувеличенно низко, повернулся и пошел, я видел, как плечи вздрагивают от сдерживаемого хохота.
Сэр Готмар на заднем дворе придирчиво осматривает молодых коней, что привели в замок из ближайших сел, заглядывает в пасти, пересчитывает зубы, будто собирается пломбировать, задирает им ноги и ощупывает копыта.
— Хорошие кони, — заметил я. — Должен сказать, в остальной части королевства они поплоше.
— У нас все лучше, — ответил он с вызовом, разогнулся, посмотрел мне в лицо. — Что у вас на уме, ваша светлость?
