Капли крови: Город Греха (СИ) - Котляр Сашетта
И перестанет быть такой больной сукой!
Безумие заразно?
Глава 27
Я начинаю думать, что моя психика пытается меня беречь. Всякий раз, как эти двое ублюдков замышляли что-то особенно дикое, я просто теряла сознание где-то на середине экзекуции. «Повезло» и на этот раз. Я даже не знаю, закончила ли Лаура свою разметку поля для крестиков-ноликов — только то, что теперь болит не только голова, ребра, запястья и лодыжки со спиной, но еще и лицо. Кажется, у человеческого тела есть какой-то предел боли.
Меня радовало, что, судя по всему, она не задела никакие важные нервы, и не повредила глаза. И раздражало, что подсохшая кровь стягивает кожу. Почему у меня такое чувство, что человек привыкает действительно ко всему? Даже к сырым подвалам наедине с двумя поехавшими тварями.
В этот раз я даже не успела расслабиться и задуматься о чем-нибудь хорошем, отвлекаясь. И прийти в себя, хотя бы немного, не успела тоже. Том пришел раньше. И я не услышала его шагов, как это бывало обычно, а просто увидела, как он движется к моей койке. В правой руке он нес ведро, скорее всего с какой-то жидкостью. То самое, благодаря которому я сумела его отвлечь. И почему мне это заранее не нравилось?
По выражению лица Райта не получалось сказать ничего, потому что оно было каким-то отсутствующим. Ни торжества, ни злорадства, ни агрессии, ни его странного благодушия. Просто нейтральная маска, а не лицо. И это, честно говоря, пугало. Что он задумал? Зачем ему ведро?
Ответ на этот вопрос я узнала слишком быстро, куда быстрее, чем мне бы того хотелось. Райт подошел ко мне вплотную и поставил ведро рядом с кроватью, ближе к изголовью. Затем — снял наручники с рук. Молча, и довольно грубо, выворачивая запястья, если ему было неудобно возиться с замком.
Он неожиданно схватил меня за волосы, отчего я вскрикнула — и окунул головой в воду. Я даже не знаю, что было хуже: то, что наручники, удерживающие ноги, впились мне в щиколотки — интересно, будет ли вывих? — или то, что я мгновенно наглоталась воды. Если он собирался поить меня так постоянно, то я бы предпочла умереть от жажды раньше.
Эта дурацкая в общем-то мысль промелькнула очень быстро, а потом стало больно. Очень больно и страшно. Вода мгновенно проникла в рот и нос, и мне перестало хватать кислорода. Я пыталась как-то барахтаться, свалить дурацкое ведро или хотя бы пошатнуть, но здоровый мужчина без проблем с питанием априори сильнее голодающей измученной пленницы, так что Райт этого, скорее всего, даже не заметил.
Сердце бешено колотилось, в ушах шумело, и мне казалось, что мои легкие кто-то окунул в костер. Но стоило мне прекратить попытки сопротивляться — и Райт выдернул мою голову из ведра. Я закашлялась и часто задышала, напоминая рыбу, только что вынутую из воды. Но только я это сделала — и ублюдок повторил «интересную забаву» снова.
Я не помню, сколько раз он так меня окунул. Может, три, может, тридцать, а может десяток. Я довольно быстро перестала соображать, что происходит. Но сквозь воду до меня доносились обрывки молитв:
— …отдаю тебя Богу всемогущему, Творцу твоему, чтобы вернулась ты к Тому, Кто тебя создал из праха земного…
— …удостой усопшую рабу Твою участия в этой победе над смертью…
— … вечный подай ей Господи, и свет вечный ей да сияет…
Это слилось в одну монотонную пытку под заунывные молитвы за упокой. Казалось, он решил к физическим пыткам добавить психологические. Или сделать меня антирелигиозной фанатичкой, я уж не знаю.
Но когда Райт оставил меня, наконец, в покое — видимо потому, что я расплескала половину ведра с водой, он не стал уходить, как делал это обычно. Нет. Он обтер руки какой-то тряпкой все с того же «пыточного» стола, и достал откуда-то снизу столика толстый блокнот.
А потом сел на кровать рядом со мной, и начал читать не молитвы, а просто отрывки из Библии. Его любимую часть, про прелюбодеяние.
— Ибо воля Божия есть освящение ваше, чтобы вы воздерживались от блуда; чтобы каждый из вас умел соблюдать свой сосуд в святости и чести, а не в страсти похотения, как и язычники, не знающие Бога, — начал он.
Я лишь надеялась, что, занимаясь всей этой… миссионерской деятельностью, видимо, он не будет трогать меня. И порадовалась, что он не стал приковывать меня еще и наручниками, хотя и не могла особенно этим воспользоваться.
— Если найден будет кто лежащий с женою замужнею, то должно предать смерти обоих: и мужчину, лежавшего с женщиною, и женщину; и так истреби зло от Израиля. Если будет молодая девица обручена мужу, и кто-нибудь встретится с нею в городе и ляжет с нею, то обоих их приведите к воротам того города, и побейте их камнями до смерти: отроковицу за то, что она не кричала в городе, а мужчину за то, что он опорочил жену ближнего своего; и так истреби зло из среды себя.
Я кашляла. Том читал, растягивая слова, и явно испытывая удовольствие от прочитанного. Время тянулось так медленно, что хотелось, чтобы он все-таки прикончил меня, и лучше бы не через утопление. Я чувствовала дикую усталость и, казалось, даже бояться перестала.
А Райт продолжал зачитывать:
— Если кто будет прелюбодействовать с женой замужнею, если кто будет прелюбодействовать с женою ближнего своего, — да будут преданы смерти и прелюбодей и прелюбодейка. Кто ляжет с женою отца своего, тот открыл наготу отца своего: оба они да будут преданы смерти, кровь их на них. Если кто ляжет с невесткою своею, то оба они да будут преданы смерти: мерзость сделали они, кровь их на них.
Не помню, что произошло раньше: он заткнулся, или я снова отключилась. Но когда Райт опять пришел в комнату, я подскочила от тревоги прямо на постели, благо, про наручники он так и не вспомнил. Он снова собирался открыть клетку Роуз — на этот раз молча, как будто потерял способность разговаривать, не цитируя Библию.
У меня была уверенность: если он дойдет до клетки, то его уже никто не остановит, он убьет Роуз. Я не знаю, откуда она возникла, и что это было — возможно, интуиция, возможно, я просто очень боялась остаться тут совсем одна, пусть Роуз и молчала все время. Не знаю. Но своим предчувствиям нужно доверять — так говорил и Джефф, и, иногда, когда мы не пытались друг друга убить, Алаверо. А этим двоим стоило верить. В отличие от меня, они из любой передряги выбирались почти без проблем.
Я не хотела этого делать, на самом деле. Мне итак было плохо, больно, страшно. В легких все еще мерзко кололо из-за попавшей воды, тело тоже «радовало» болевыми сигналами, голова вообще раскалывалась.
После всего, что Райт уже со мной сделал: утоплений, избиения, после порезанного этой сукой Бэйтс лица, после неизвестного количества дней голодовки… Мне было страшно его провоцировать. До дрожи в руках, которые он так и не приковал. До слез, хотя я никогда не была плаксивой. До желчи, поднимающейся откуда-то со дна желудка прямо в горло. Я не хотела этого делать. Но не делать — не могла. Нельзя было поступить иначе и остаться человеком. Жизнь того не стоило!
Перед глазами очень быстро промелькнуло, как Райт будет уродовать тело Роуз прямо у меня на глазах: я буквально представила, как он сначала начнет выжигать ей глаза зажигалкой, а потом зашьет рот, и меня замутило. Не дав себе подумать и усомниться, я громко и четко проговорила:
— Тебе нравится быть подкаблучником, Райт?
Говорить только немного поджившими губами было неприятно, но я постаралась не обращать внимания на ощущения. Том не ответил, лишь остановился, не дойдя до клетки буквально несколько шагов, и уставился на меня. Молча. Выражение его лица как будто говорило «заткнись, иначе пожалеешь», но когда я слушала подобные сигналы? Я, наоборот, продолжила:
— Она может приказать тебе прыгать, и ты спросишь только: «Как высоко, дорогая?», — я постаралась вложить в голос максимум издевки. Я даже сама себе удивилась: как так вышло, что я хорошо передразниваю интонации человека, который пользовался ими, пока я была совсем не в лучшей форме?
