Луи Басс - Роскошь изгнания
– Конечно.
Минуту мы стояли молча. Я был невероятно благодарен ему за то, что он не пытался отговорить меня в последнюю минуту. Это очень все облегчало. Тут в гавань вошел огромный белый паром, почти пустой в это время года. Нам на балконе он виделся лишь небольшим пятном света, медленно ползущим в бесконечной черноте, теплой точкой в бездне. Паром дал гудок, и, словно это был сигнал, Бруно стиснул мое плечо.
– Бруно… – Я обернулся к нему, но не нашел, что сказать.
– Все в порядке, Scrittore. Я понимаю. – Он протянул руку, и я пожал ее. – Прощай, и удачи тебе.
– Прощай, Бруно.
Прощайте и вы, мои слушатели. Прощай, дорогая моя аудитория, если предположить, что таковая у меня когда-нибудь будет. Моя повесть догнала меня, и я изобразил все, насколько мог. Последняя сцена будет слишком безлюдна, чтобы кто-то стал ее свидетелем или рассказал подробности.
Даже сейчас я был в состоянии продолжать дневник, описывая ужас и отчаяние, испытываемые мною, но какой в этом толк? Уже написано слишком много слов. Последний персонаж с довольно унылым поклоном отступает в сумрак теней, и повествование, которое, в конце концов, не более чем затянувшаяся записка самоубийцы, завершается. Я изобразил все, насколько было в моих силах. Замечательно получилось или безвкусно, забавно или печально? Право, не знаю. Я слишком устал, чтобы беспокоиться об этом.
Элен, Росс, даже Байрон – все они ушли в прошлое, умерли для меня и забыты, и сейчас я чувствую, что сам начинаю растворяться, отступать в их сумрачное подобие мира. Как они, я тоже скоро останусь лишь героем повествования. Больше мне нечего сказать. Моя машинка отстукивает последние слова. Молчание летит к холодному балкону быстро, как летел однажды Перси, махая крылами, готовясь сесть на мое плечо. Молчание опустилось на меня. Я ошеломлен скоростью, с какой промелькнули мои последние дни и недели. Это подобно книге, которую читаешь запоем, – захлопнешь ее и видишь, что, пока ты читал, наступила ночь. Даже в худшие времена жизнь была для меня такой же захватывающей, и ее конец оказался так же неожидан.
Теперь, кто бы вы ни были, вы должны оставить меня. В заключительном эпизоде свидетель или рассказчик будут лишними.
Нужно еще попрощаться со своими любимцами.
16
Неожиданность, неожиданность!
Когда я писал последние слова прощания, я действительно думал, что это конец, Я вынул последнюю страницу из машинки в уверенности, что она замолчала навсегда. Жизнь, однако, распоряжается нами по-своему. Оказалось, я еще нужен повествованию. Оно затребовало меня, чтобы поведать о последнем событии. Мне была дарована отсрочка или, может, последний шанс на спасение.
Накануне ухода из жизни, чувствуя, что ложиться спать не только бессмысленно, но и расточительно, я сидел на балконе. Несмотря на холод и неудобную позу, я около пяти утра задремал. Спустя четыре часа я проснулся, окоченевший, и, с трудом разогнувшись, посмотрел на сверкающее море.
Словно чтобы доказать себе, что во мне нет страха, я побрился и съел легкий завтрак. Сознание, что я это делаю в последний раз, обострило мои ощущения и придало действиям оттенок легкой нереальности. Потом я переоделся во все чистое и попрощался со своими любимцами в огромном парадном зале, потрепав Трелони по голове, а Каслригу потряс руку. Я сделал это так, будто просто собирался пойти пройтись по магазинам, и им не пришло в голову, что что-то не так.
Я оглянулся, ища Перси, но в доме его нигде не было, и я предположил, что ему захотелось полетать. Он часто это делает, потому что любит свободу, а я теперь вполне ему доверяю, и одно из окон на кухне постоянно открыто для него. Втайне радуясь, что есть причина не торопиться, я сел и принялся ждать его.
Заняться было нечем, и я начал прокручивать в уме предстоявшее: как запущу мотор, медленно отойду от причала, как много раз Бруно делал это у меня на глазах, потом понесусь по заливу. Я решил остановиться на полпути между материком и Капри, где море было пустынным и глубоким. Там в качающемся на волнах катере, чувствуя легкое поташнивание от запаха соли, влезу в костюм ныряльщика, надену акваланг. Это будет долгая и неудобная процедура, поскольку прежде мне в этом всегда помогал Бруно. Я почти явственно ощущал холодный ветер и тишину вокруг. С загубником во рту мое дыхание станет неестественно громким и медленным, задумчивым, как дыхание больного под усыпляющим газом. Когда я спиной вперед опрокинусь в воду и начну погружаться, металлический цилиндр у меня на спине и нежные мехи моих легких будут с шипением выпускать и вбирать воздух в едином ритме с морем – две половины единого механизма. Как я найду в себе мужество разъединить их?
Через десять минут меня начала бить дрожь. Хотя в доме было холодно, пот побежал у меня по спине, закапал в подмышках. Живот сжался от спазма, что живо напомнило мне то, как я нервничал на экзаменах в школе.
Я резко вскочил и принялся быстро расхаживать по зале, почувствовав наконец в воздухе запах своей смерти. В тот же миг Трелони задрал голову и завыл. Никогда прежде я не видел, чтобы он это делал, и меня вдруг замутило от гулкого мрачного эха его воя. Горе Трелони передалось Каслригу, который завизжал и начал колотить ладошкой по мраморному полу. К ним присоединились павлины в саду, вознося к окнам свои безутешные нечеловеческие стенания. Эта какофония показалась бы мне комичной, если бы меня так сильно не трясло и не мутило. Она рвала мне душу. Пора было отправляться, вернулся Перси или нет.
Покидая дом, я был так переполнен ощущением окончательного и абсолютного одиночества, ожидавшего меня, что не заметил, что меня сопровождают. Только выйдя на широкую лестницу, я понял, что мой пес и обезьяна следуют за мной все с тем же ужасным воем и визгом. Когда я остановился и строгим голосом приказал возвращаться назад, они завыли так жалостно, что я сам едва удержался от желания вернуться. Секунду я смотрел на них, а потом, частью от невыносимой муки, частью чтобы не слышать их, закинул голову и завыл. В тот момент, когда разнесшееся по пустому дому эхо затихло, над входной дверью зазвонил колокольчик.
Но вот он затих, и в воздухе повисла абсолютная тишина. Только мое тяжелое дыхание раздавалось в холле. Мы все трое стояли на верхней площадке лестницы, и, наверно, у моих любимцев, как и у меня, появилась безумная надежда на отсрочку. Спустя несколько секунд колокольчик зазвенел снова, и его звук был удивительно спокойным, мирным, чужим в своей обыденности. Я спустился вниз, как убийца или извращенец, которому помешало вторжение нормального мира, тело было свинцовым, в голове бешено метались мысли.
