Сергей РАТКЕВИЧ - Девять унций смерти
Грозное подгорное оружие само выпало из внезапно ослабевших рук. А потом ослабевшие ноги не сдержали грузные тела несбывшихся цвергов, и гномы-заговорщики как один повалились на колени. В холодную мокрую воду.
— Встать! — страшным свистящим шепотом прошипела гномка. — Вы недостойны стоять перед нами на коленях!
Она бросила испепеляющий взгляд на ближайшего старейшину. Тот судорожно попытался выполнить приказ — вскочить. Ноги его не сдержали, и он вновь повалился на колени. Опять попытался вскочить — и рухнул, зарыдав от бессилия, плюхнулся в воду, подняв кучу брызг.
— Мразь, — страшно выдохнула владыка. — Какая же вы мразь… Все разрушить, уничтожить, втоптать в грязь ради своих личных амбиций. Чужие судьбы, чужие жизни — все! Никому не дать жизни, солнца, счастья… все растоптать, сожрать!
Старейшины безмолвствовали, мелко трясясь от ужаса. Подгорные доспехи мелодично звенели в такт их дрожи.
— Где Пихельсдорф?! — рявкнула владыка, обводя яростным взглядом дрожащих гномов.
— Он не пошел с нами… больным сказался, — ответствовал бледный от ужаса голос.
— Утнершенкель?!
— Ногу подвернул…
— Провокаторы! Сволочи! — яростно выплюнула гномка. — А вы… ш-ш-шарт!
В руках гномки сверкнул нож, и старейшины заскулили от ужаса.
— Стоять! — рявкнула гномка.
— Не двигаться! — эхом откликнулся Фицджеральд, вздымая боевой молот.
И ни одна подгорная секира не поднялась в ответ.
— Так вы у нас — непобедимый гномий шарт? — опасным голосом поинтересовалась владыка. — Нас двоих оказалось вполне достаточно для того, чтобы с вами справиться… вам не кажется, что у Олбарийского монарха несколько больше воинов?
Дрожащие гномы безмолвствовали.
— Жалкие трусы, — презрительно бросила владыка. — Я лишь надеюсь, что злоба и зависть не слишком иссушили ваш мозг, и вы сможете сделать правильный вывод из того, что с вами случилось. Бросили оружие, сняли доспехи и пошли вон!
Гномка шагнула к ближайшему старейшине, и он тут же торопливо принялся сдирать с себя подгорную броню, лепеча жалкие слова оправдания, пытаясь перевалить вину на кого-то другого. Кто-то жалобно взвизгнул, уронив себе на ногу секиру, кто-то причитал во весь голос, кто-то бурчал себе под нос, что он-де еще Джеральду и на все пожалуется… смех да и только!
Подгорная броня с плеском летела во все прибывающую воду, старейшины торопливо сдирали с себя все, что было связано с заговором, и бросались прочь, наверх, туда, где они как бы и ни при чем, где ничего скверного они не совершили, туда, где покой, дом, очаг, где они мирные, законопослушные олбарийские гномы, вот.
— А знаешь, все не так плохо, — негромко заметил Фицджеральд. — Заметь — спасаться они бегут не вниз, как побежали бы раньше, спасться они бегут наверх, и в этом мне видится проблеск надежды.
— А мне — нет, — вздохнула гномка. — Вверх они бегут, потому что внизу скоро все к чертям затопит.
Когда последний старейшина, скуля и спотыкаясь, скрылся из виду, владыка оглядела грудой сваленное оружие.
— Экая мерзость, право, — бросила она, подходя к Фицджеральду.
И вдруг бурно разрыдалась, прижавшись к его груди, сразу сделавшись маленькой и слабой, нуждающейся в утешении и защите.
«Это она-то?!»
Фицджеральд гладил по плечам эту нежную маленькую женщину, трепетно прижимавшуюся к нему, шептал ей какие-то ласковые слова, утешительные глупости и прочее, что полагается в таких случаях.
— Тэд…
— Ильда…
— Ильда?
— Да, любимая… я ведь могу называть тебя так?
— Ох, ты теперь все можешь!
Что только не приходится проделывать порой судьбе, чтоб двое идиотов наконец-то нашли друг друга.
— Пошли отсюда, а то утонем! — сказал он.
— Нет, — улыбаясь, покачала она головой. — Не утонем. С нами теперь ничего не случится.
— Тем более пошли, что нам здесь делать, раз мы даже утонуть не можем, — ответно улыбнулся Фицджеральд. — Да и дел полно.
— Этих мерзавцев судить? — вздохнула Гуннхильд.
— Вот еще! — ухмыльнулся Фицджеральд. — С тобой целоваться! А этих… пусть их все остальные судят.
* * *
Фицджеральд даже и подумать не мог, что его слова сбудутся с такой быстротой.
В первый момент ему показалось, что наверху идет самый настоящий бой. Яростный, стремительный и лишенный какого бы то ни было плана. Гномы и люди сражались друг с другом не на жизнь, а на смерть, только почему-то безоружные. Даже его собственные лучники орудовали кулаками.
«Спятили они, что ли? Против гномьих чугунных кулаков человечий кулак — что горошина супротив картофелины!»
Еще миг — и все стало ясно.
Нет. Не сражение шло наверху.
Суд. Здесь творился самый настоящий суд. Простой, незатейливый и при всем при том — истинно гномский, когда наказание осуществляется в момент вынесения приговора, потому как — а чего еще ждать-то? Ведь ясно же все? А раз ясно…
Кто из лучников проболтался гномам о том, куда отправились комендант с владыкой, еще предстоит выяснить, но факт налицо — тайной это не осталось. И гномы, в отличие от дисциплинированных олбарийских лучников, вовсе не собирались чего-то там дожидаться, выполнять какие-то там приказы, посылать каких-то там гонцов и совершать прочие человечьи глупости, вроде того, чтобы позволить тем, к кому они уже успели привязаться, героически погибнуть от рук подлых предателей. Ничего этого они делать не собирались. Они собирались пойти вниз и разнести там все вдребезги, если понадобится, но чтоб все было, как следует быть.
И только они собрались сходить вниз и подлым предателям плюх накидать, как те самые предатели наружу полезли. Их счастье, что безоружные, не то и допрашивать после было бы некого. А так гномы ухватили своих соплеменников за бороды. А что? Дело привычное. Ни один серьезный гномский «разговор» без этого дела не обходится. Может, для того они их и носят такие окладистые, чтоб, если что, цепляться сподручнее?
Первыми на заговорщиков, опередив молодежь, набросились те старики, что пытались сбежать в Петрию, те, перед кем захлопнулись раз и навсегда Петрийские Врата. Они так яростно накинулись на высыпавших из подземелья старейшин, что прочим гномам почти что ничего и не осталось. Разве что спасать несчастных заговорщиков из особо ретивых рук, а то ведь и до смертоубийства недалеко, негоже ведь, чтоб добрые олбарийские гномы пятнали себя бесчинным убийством. Подоспевшие лучники присоединились к молодежи в их нелегком труде распутывания чужих бород.
— Нас бы все равно освободили… — шепнула владыка, когда посрамленных «воителей» пинками спровадили отлеживаться после «доблестной битвы», а все остальные бурно радовались тому, что все так хорошо закончилось, и во весь голос славили мужество и отвагу Тэда Фицджеральда и Гуннхильд Эренхафт.
