Катарина Керр - Чары дракона
Когда ястреб убрал руку, Барума какое-то время хватал ртом воздух.
– Я не предавал вас, – всхлипывал он. – Я не мог. Я пошёл против приказов Старца, когда ввёл вас в курс дела, не так ли? Он особо приказывал продать Родри и позволить Судьбе вести его. Я хотел, чтобы он был мёртв или в плену. Не так ли? Ведь так же?
Вместо ответа Главный Ястреб поднял руку и снял шёлковый капюшон. Потрясённый Барума вдруг понял, что этот человек красив, его кожа имела глянцевитый сине-чёрный оттенок уроженца Ористинны, у него был мягкий рот с полными губами, большие чёрные глаза красивой формы. Барума всегда представлял себе Главного Ястреба, как изуродованного шрамами монстра.
– Теперь ты видел моё лицо, малыш Барума. Ты знаешь, что это означает? Теперь ты сможешь уйти от меня только через смерть. Ты меня понимаешь? Ты вязкий, как испорченный сыр, поэтому я думаю, что ты меня понимаешь. Ты остаёшься в живых по единственной причине – потому что я могу тебя использовать. Ты видел этого таинственного Родри и это означает, что я смогу заняться дальновидением через твои глаза. Ты был в поместье Старца и это означает, что ты можешь довести меня туда. Я собираюсь сломать твою волю, как дикую лошадь, и ездить на тебе, как на животном. Пока ты полезен, будешь жить. Но если из-за тебя возникнет хоть малейшая проблема – ты будешь болезненного умирать несколько недель, пока до твоей души доберутся Когтистые.
Барума почувствовал, как по его ногам брызнула тёплая моча. Главный Ястреб рассмеялся, затем схватил его за плечо, чтобы ещё раз причинить адскую боль. На этот раз Барума не мог кричать, он не смел произвести никакого шума, который привлечёт внимание других людей в гостинице, поскольку знал: крик о помощи просто бесполезен. Ястребы утащат его отсюда задолго до того, как прибудет помощь, и начнут медленные пытки этой же ночью. Когда боль уменьшилась, Главный Ястреб уставился прямо в глаза Баруме. Казалось, боль растёт у него в сознании, словно щупики какого-то ядовитого растения, забираясь все глубже и глубже, проникая в каждую щель памяти и мыслей. Она горит и кусает, когда идёт, и тем не менее он не мог отвести взгляд.
– Подчиняйся мне – и спустя какое-то время ты перестанешь быть животным и станешь слугой. Это твоя единственная надежда. Для смелого человека этого никогда не было бы достаточно, но такой трус, как ты, будет живым и послушным и станет ползать у моих ног. Но живым!
В сознании Барумы плавал пьяный дурман. Куда подевался тот тренированный и дисциплинированный ум, которым он так гордился, которым он так хвастался, который казался ему несомненным доказательством его превосходства над простыми людьми! Теперь его разум кружился и шатался, и сам Барума тоже шатался, когда его отпустили ястребы. Он сделал два шага, качнулся вперёд и рухнул на колени у ног Главного Ястреба.
– Забирайте его барахло, – велел главный остальным. – Мы отправимся в более безопасное место. Вставай, свиненыш. Ты сам понесёшь свои пожитки. Нужно беречь силу настоящих мужчин.
Барума покорно встал, у него все ещё кружилась голова. Когда он ухватился за край стола, чтобы удержаться на ногах, головокружение прошло. Вокруг него снова разговаривали ястребы, их слова проходили сквозь его сознание, как едва понимаемая песня.
– Кинжал из серебра – предполагаю, это какая-то ритуальная штучка… нет, дэверрийский… неважно… у нас сегодня вечером ещё есть дела… небольшой сюрприз для людей Старца…
Когда слова слились с завыванием ветра, Барума понял, что околдован и что Главный Ястреб оставил ему достаточно сознания, чтобы знать, как мало свободного рассудка у него осталось. В глубине этого остатка сознания он кипел от ярости. И тем не менее Барума знал: страх смерти и пыток заставит его подчиняться. Благодаря этому ужасу он, Барума, будет тащиться за хозяином – точнее перед хозяином, как мяч катится перед ребёнком, который бьёт его ногой.
В Аберуине, недалеко от гавани, находилась таверна – можно сказать, почти респектабельная. Если бы её хозяйка, вдова Самма, не работала так много, то «Три Лебедя» уже много лет назад опустилась бы за край благопристойности, но Самма вставала до рассвета, чтобы развести огонь и вытереть столы, весь день она находилась на ногах, готовя сытную еду для приличных людей, и подавала хороший эль за справедливую цену, а поздно вечером, при свете затухающего очага и дешёвых сальных свечей, лично мыла пол и готовила все для жаркого, которое будет подавать завтра. Все эта тяжёлая работа позволяла ей сэкономить немного монет. Она смогла собрать приданое для трех из четырех своих хорошеньких дочерей, поэтому теперь все три считались уважаемыми замужними женщинами и вели приличную жизнь, вместо того, чтобы болтаться в таверне и зарабатывать деньги не тем путём. Все в округе, даже молодые портовые грузчики, уважали вдову за благочестие и даже когда очень сильно напивались, никто из них даже не думал затевать у неё в таверне пьяную драку, во время которой можно разбить ценную кружку или перевернуть дорогой стол и таким образом добавить трудностей к жизни вдовы, и без того нелёгкой.
Однако самая младшая и самая симпатичная её дочь все ещё жила с матерью, но не из-за дочерней привязанности. Девушку звали Гломер, и была она твёрдой, как уголь. Все удивлялись, почему Богиня посчитала подходящим дать такую дочь такой хорошей женщине. Хотя девчонке уже исполнилось шестнадцать, и она должна была бы быть замужем, Гломер отвергла двух приличных поклонников, заявив, что сын кожевника сильно воняет, а у сына красильщика все руки в бородавках. В глубине души Гломер хотела получить шанс поработать в дане гвербрета. В те дни работа служанкой у щедрого клана вроде Майлвадов считалась хорошим местом для бедной девушки. Получаешь в достатке еду и питьё, каждый год – новое платье, тёплое место для сна и возбуждающие события вокруг. Работаешь себе вместе с множеством других слуг, которых наняли в таком количестве только для статуса, поэтому реальная работа гораздо легче, чем прислуживать за столами и чистить котлы в таверне.
К сожалению, для того, чтобы получить место в дане, для начала требовалось знать кого-то, кто там уже работает. Единственным человеком, которого знала Гломер, была служанка по имени Нонна. Примерно два раза в месяц она приходила навестить свою семью – гончаров, которые жили через улицу, недалеко от котельщиков. Нонна обычно надевала своё самое новое платье и приносила матери и младшим детям кусочки вкусного пирога из кухни гвербрета, а затем сидела у их очага, как дама благородного происхождения, и развлекала местных жителей последними сплетнями и новостями. Каждый раз, когда Гломер пыталась попросить её замолвить за неё словечко, Нонна задирала нос повыше и отпускала язвительные замечания о предполагаемой лени Гломер. Случалось, Гломер хотелось пойти вслед за ней по тёмной улице и задушить её по пути назад в дан.
