Александр Бушков - Колдунья
– Ну, не преувеличивайте, – сказал Алексей Сергеевич таким тоном, словно страстно желал, чтобы его слова немедленно опровергли. – Она пользовалась таким успехом, что моя скромная персона должна была совершенно потеряться на фоне всех этих блестящих кавалеров…
– Что за вздор! – энергично сказала Ольга. – Ни о ком из этих кавалеров она ни словечком не упомянула, а вот о вас говорила с необычайным воодушевлением… Что это?
Поэт тоже повернулся к двери, за которой происходило что-то непонятное и шумное – грохотали шаги, звенели шпоры, послышалось унылое бормотанье Семена – а в следующий миг дверь распахнулась и, оттесняя унылого цербера, в комнату ворвались несколько офицеров: Василий Денисович Топорков (он-то главным образом и производил весь этот шум), двое его однополчан (судя по мундирам, гродненских гусар) и невысокий конный артиллерист с усами едва ли не шире эполет.
– Ба! Ба! Ба! – загремел Топорков. – Ну, это уж, Алешенька, ни в какие ворота не лезет: в такой прекрасный день сидеть в халате, словно орловский помещик, бумагами шуршать, аки крыса канцелярская… Мы за тобой, и не перечь! Коляски у крыльца, шампанское грозит степлиться… – он наконец обратил внимание на постороннего офицера. – Корнет? Не имею чести…
Ольга испытала секундное замешательство – столь неожиданным оказалось вторжение доброго знакомого. Присмотревшись к ней внимательно, Топорков вдруг патетически воскликнул:
– Минуту! Молчание, господа, молчание, я должен умственно сосредоточиться…
Все притихли. Ротмистр выпрямился посреди комнаты, сделал чрезвычайно озабоченное лицо, свидетельствовавшее об усиленной работе мысли, упер в лоб указательный палец и простоял так некоторое время. Окружающие смотрели на него с недоумением.
– Вот оно! – ликующе возвестил Топорков, воздев тот самый палец. – Разрази меня гром, юноша, если вы – не корнет Ярчевский, кузен Ольги Ивановны!
– Действительно, – сказала Ольга, поклонившись. – Олег Петрович Ярчевский, к вашим услугам… Как вы догадались?
– Голова гусару дана не для того только, чтобы отращивать на ней усы и бакенбарды, – важно сказал Топорков. – Увидевши мундир Белавинского гусарского и ваше поразительное сходство с Ольгой Ивановной, я употребил присущую мне интуицию и моментально сделал логические умозаключения… – он гордо оглядел друзей. – Таков уж я, да-с!
– По уму, Васенька, тебе б давно в генералы, – сказал артиллерист.
– Увы, друг мой Лихарев, увы, – воскликнул Топорков. – В генералы не выйдешь без приличной войны, а в Европе вот уж четверть века царит такая скука, что застрелиться тянет… Ну что же, господа, знакомьтесь – кузен Ольги Ивановны, корнет Ярчевский, поручик Тучков, поручик Тулупов, капитан Лихарев. Должен вам сказать, господа, что не далее как вчера Ольга Ивановна просила меня взять господина корнета под свое покровительство, о чем я сейчас и объявляю. Ну, наконец-то, будем знакомы, у нас, гусар, попросту! – он сграбастал Ольгу в охапку и крепко обнял, едва не поломав ребра. – Покажись-ка, молодой человек, покажись… Ну что же, все не так уж скверно. Вид, в общем, бравый, мундир сидит отлично… усы, конечно, очень не помешали бы, ну да это дело наживное… Орел! А на Ольгу-то как похож! Ежели нарядить тебя в платье, пожалуй, и не отличишь!
Решив, что кашу маслом не испортишь, Ольга выпрямилась, положила руку на эфес сабли и произнесла ледяным тоном:
– Вы хотите сказать, господин ротмистр, что гусарский корнет – а точнее я сам, в женском платье был бы неотличим от девицы?! Да за подобное оскорбление следует…
– Браво! – воскликнул артиллерист. – Вот это – лихо! Ну что, Васюк, будете рубиться? Комната просторная…
– Ну! Ну! Ну! – вскричал Топорков, прижав руки к груди умоляющим жестом. – Ну прости уж, брат, с языка сорвалось, язык у меня, все говорят, без костей… А ты, князь, думай, прежде чем говоришь. Ольга Ивановна мне, как человеку чести, доверила покровительство над ее кузеном, кое я клялся исполнить в точности – и прикажешь с ним рубиться сразу же? Я сболтнул, он был настолько благороден, что извинил… Ведь верно?
– С условием недопущения подобного впредь, – сказала Ольга.
– Горяч! – удовлетворенно сказал Топорков, покосился на стол, где в беспорядке валялись листы бумаги, исписанные убогими виршами провинциальных рифмоплетов. – Положительно, господа: они тут и в самом деле стишки читают! Боже мой, что творится с даровитой молодежью, какое она себя находит времяпровождение… Алешка! Надевай сюртук, и едем веселиться. Говорю тебе, две коляски у крыльца, нас уже ждут, все глаза проглядели… Живо, живо! А то не посмотрю, что ты состоишь при Третьем отделении, так всыплю… Ну, собирайся! – он схватил поэта в охапку, вытолкнул его из комнаты и оглушительно заорал в незакрытую дверь: – Семен, каверза ты двуногая, живо одеваться барину! Сейчас поедем, господа… – он вернулся к Ольге и дружески приобнял ее за плечи. Заговорил с чрезвычайной серьезностью: – Ну что же, корнет, Василий Денисыч Топорков не привык манкировать своими обязанностями и нарушать слово. Коли уж я твоей кузине обещал стать для тебя и покровителем, и лоцманом в житейском море сего богоспасаемого града, я, будь уверен, за дело возьмусь всерьез и в два счета из провинциального мальчишки сделаю совершеннейшего петербуржца, совершеннейшего гусара… Ты, конечно, понтируешь?
– Как же без этого, – кивнула Ольга.
– Прекрасно. Гусар без карт – не гусар. Только уговор: без моих советов не понтировать! А то, знаешь, братец, тут есть иные дома, где не то что семишник[12], а орех с рождественской елки ставить не годится… Ну, я тебе потом подробно разъясню, у кого играть можно, а кого следует обходить десятой дорогой. Что у нас далее?
– Дуэли, разумеется, – сказал один из гусар.
– Э, нет! – живо возразил Топорков. – Вот с этим мы как раз спешить не будем. Искусству хладнокровного бретерства тоже следует учить долго и старательно – чтобы юнец и по сущим пустякам не лез в драку, и не трусил в серьезных делах… Дуэльное искусство мы отложим на потом, для карт сейчас не время… Остаются иные доблести, которыми должен обладать настоящий гусар, и мы немедля отправимся знакомить новичка с необходимыми гусару навыками… Алеша! Ну где ты там? Не во дворец собираемся, право!
И, едва завидев Алексея Сергеевича, схватил его под руку, увлекая к дверям. От Топоркова исходила некая особенная сила, время в его присутствии словно ускоряло бег, а люди начинали двигаться так прытко, как сами за собой не подозревали. Миг – и Ольга очутилась в одной из двух колясок, еще миг – и они уже не на Мойке, а на Большой Подяческой… По громогласному указанию Топоркова кучер натянул вожжи возле неширокой лестницы трехэтажного дома, и все со смехом и шутками выскочили из колясок. Ольга, не собираясь ни о чем спрашивать, попросту шла за спутниками, с любопытством оглядываясь. Они оказались в обширном вестибюле с уходящей наверх мраморной лестницей, устланной ухоженным ковром со сверкающими медными прутьями. Дверь за ними с поклоном притворил осанистый седоусый швейцар в ливрее с тремя воланами и несколькими медалями на груди, судя по усищам и выправке – отставной солдат, быть может, даже гвардейский.
