Алексей Гравицкий - Калинов мост
Все правильно, президент мыслит другими масштабами и другими категориями. Для него два взвода спецназа — оправданная жертва, если речь касается мировой геополитики. Там на территорию России и ее недра пасть раззявили, тут облизнулись. Президенту, главное, козлов в огород не пускать. А на два взвода спецназа и их семьи наплевать. Это просто разменная монета. Мелкая и ничего не значащая.
Но ему-то каково. Он-то мыслит человеческими категориями. Отставить пускать нюни, товарищ полковник.
— Я могу остаться и контролировать ситуацию? — спросил у затихшей трубки.
— Остаться, — голос главы МЧС замялся. — Остаться да, контролировать ситуацию в данный момент не получится. Сейчас карт-бланш у военных. Так что тебе, полковник, придется подчиняться этому Гусеву.
— Голубеву, — автоматически поправил полковник.
— Да хоть Индюкову, — сердито отозвался Юрий Яковлевич. — Один хрен. Все, отбой. Звони, если что. Я утром подъеду.
Полковник повесил трубку, глянул на часы. Утром подъедет, уже почти утро.
Накатила апатия и беспросветная тоска. Он молча стоял и смотрел, как бубнит что-то генерал, напутствуя спецназовцев. Повинуясь какому-то внутреннему порыву Сергей Витальевич быстро подошел к Голубеву.
— Товарищ генерал, разрешите обратиться.
— Чего еще?
— Не делай этого, Голубев, не будь идиотом.
— Отставить разговоры, — рявкнул генерал. — У меня приказ.
Он отошел от замершего полковника, говорил что-то. Потом по подъему к пыльному облаку побежали спецназовцы. Загрохотали в унисон армейские ботинки.
— Мудак ты, генерал, — тихо произнес Сергей Витальевич и пошел прочь.
Игорь был плох. Хоть и вернулся в сознание, но радости от этого не испытывал. Лицо осунулось, посерело и кривилось болью. Вокруг глаз залегли огромные черные круги. Борода торчала какими-то жалкими клочьями. Дышал тяжело, с хрипами. Кровь из бока сочилась не останавливаясь.
Яга суетилась рядом с какими-то отварами, но сама видать не шибко уже верила, что они что-то дают. Так, скорее для проформы зелья варила. Кот сидел мрачный, на друга смотреть старался бодро, но не было той бодрости. Только слезы на глаза наворачивались.
— Подвинься, зверь, — наворчала на Кота.
Подсела у изголовья, протянула кружку с какой-то мутной жижей.
— Пей, Игоряша, — зашептала с материнской нежностью, которой Кот от нее отродясь не слышал. Не подозревал даже, что старуха может подобные чувства испытывать. — Пей, я тебя еще на ноги поставлю.
— На руки, — усмехнулся Игорь. Культя, перетянутая банданой, дрогнула, и старуха отвела взгляд.
Только сейчас поняла окончательно, что ничто не поставит его на ноги. И дело не в том, что руки нет, крови потерял много и яд гуляет по телу. Дело в том, что внутри он уже умер. По лицу видно.
Старуха поднялась на ноги, посмотрела в необычайно чистые Игоревы глаза.
— Борись с этим, — сказала тихо фразу, что в последние дни повторялась как мантра.
— Борюсь, — кивнул Игорь. — Все что нельзя перебороть, тому противлюсь или принимаю, все с чем можно бороться, с тем борюсь. И перебарываю.
Голос звучал слабо. Слова давались с трудом. Бородатый закашлялся, изо рта хлынула кровь.
— Молчи ж ты бога ради, — не выдержал Кот.
— Сейчас замолчу, — улыбнулся Игорь окровавленными губами. — Не долго уже… До свидания. На мосту встретимся, Котик.
Оборотень заглотнул вставший поперек горла ком, выдавил сипло.
— Почему на мосту?
— Дурак ты, — улыбка Игоря стала шире, на мертвом уже лице снова проступил азарт и жажда жизни. — Сам же говорил, что во мне света больше… вот и…
Слова застряли, захлебнулись. Бородатый захрипел. Кровь полилась изо рта и носа, и ушей. Тело Игоря изогнулось, словно внутри что-то разорвалось и застыло. Взгляд остановился.
Кот закусил губу. Сколько прожил бородатый? Половинку человеческой жизни? А он живет века непонятно зачем и для кого. И удар тот ему предназначался. Но почему-то умер Игорь. А он жив. Опять жив. По-прежнему. Все еще.
Пойти что ли удавиться?
Это не твоя мысль, резко оборвал сам себя. Это снова чужое. Руки на себя накладывать, жизни себя лишать, последнее дело. Тем более если за твою жизнь чужой заплачено.
Тешь себя, хихикнуло в башке.
Оборотень потряс головой, молча провел рукой по мертвому лицу, закрывая глаза.
— Теперь нас трое осталось, — тихо произнесла старуха.
— А как же Бычич и Степа этот, — возразил Кот.
Старуха покачала головой.
— Нас трое. Ни Бычич, ни Степа тебе не помогут барьер держать.
Кот несогласно мотнул головой и молча вышел.
— Как он? — подскочил Милонег навстречу оборотню.
Кот лишь покачал головой.
— Все.
Три буквы были произнесены так, что подрубили бы и пятисотлетний баобаб. Милонег опустился на табуретку, уткнулся лицом в подставленные ладони. Голова была чугунной настолько, что упертые в столешницу локти до боли ощутили эту тяжесть.
Игорь был мертв. Тот самый Игорь, что тренировал его, учил обращаться с оружием. Игорь, который объяснял мальчишке Олегу какие-то правильные, но не понятные порой даже для Милонега вещи. Тот самый Игорь, что лечил душу его разорванную от любви, учил говорить с ветром и пить пиво, пел песни и варил супчик из подберезовиков.
И теперь его не было. Зачем? Ради чего?
Все бессмысленно, заворочалось в больном, отравленном болью мозгу. Ты же видешь, что все бесполезно. Все вы это видите. Зачем противитесь? Надо только отступиться от ваших иллюзий, которыми живете. Посмотри на вещи реально. Пойми, что все по сути слеплены из одного дерьма. Только кому-то хочется казаться глиной господа бога, а кого-то вполне устраивает быть дерьмом. Не пытайся стать лучше. Ты выглядишь смешно. Ты вызываешь жалость. Ты смешон и жалок в своих потугах. Открой рот, скажи что думаешь и станешь выглядеть пафосным уродом, вещающим и строящим из себя гуру.
Попытаешься вразумить, тебя не поймут. Пытаешься быть естественным, но естественное для тебя не естественно для реального мира. Бросай жить иллюзиями.
Я не сдамся, отмахнулся от чужого присутствия Милонег.
Не надо сдаваться, ты просто повзрослеешь и поймешь из чего сделан мир и к чему он идет. Вашим романтическим бредням в этом мире просто нет места. Пойми, прими. Взрослей.
— Изыди, — вслух произнес Милонег.
Кот вздрогнул, напрягся.
— Снова оно? — спросил, отвлекаясь от мыслей.
Вместо ответа Милонег истерично рассмеялся. Смех был знакомый, но ни Милонегу и ни Олегу он принадлежал. Так смеялся тот, кто приходил в мысли, подменяя их своими, играя в какую-то жестокую игру.
