Мастер Чэнь - Любимая мартышка дома Тан
— Но это не меняет картины, — продолжил Чжоу, точнее его тень. — Потому что призывники и должны были погибнуть, чтобы выиграть время. А вот сейчас в столицу с армией ветеранов прибывает сам Гэшу Хань. Он будет защищать ущелья Тунгуаня. А потом империя наконец нанесет свой удар. Справедливость будет восстановлена, в Поднебесной возродится гармония.
Дальнейшего, конечно, я никогда не сказал бы реальному господину Чжоу, даже зная, что в разговоре с ним мне прощалось многое. Воображаемый разговор — другое дело.
— Господин Чжоу, — сказал ему мой фантом. — Империя, конечно, нанесет удар. Но неужели вы не видите, что прежней империя не будет уже никогда? Неужели вы не видите, что это не просто мятеж? Это крах, господин Чжоу. Вся династия Тан, все ее величие и богатство строились на том, что первые императоры, наполовину тюрки из Шачжоу, не просто покорили тюрков Великой Степи. Разве их покоришь, эту великую семью народов? Ваши Таны слились с ними, господин Чжоу, по крайней мере, с некоторыми из орд. Они взяли у них, сородичей моего отца, новую конницу — легкую, когда броней покрыт всадник, а не конь. Они научились стрелять из лука с седла. И они приняли тысячи тюрок в свою армию. Ваши непобедимые пограничные округа, господин Чжоу, состоят из тех же тюрок, от нападений которых они должны защищать сердце империи. И вот теперь — конец. Вы поняли, что округа эти могут и устать вас защищать, и с этим бороться вы не сможете. Конечно, сейчас вам помогут другие тюрки, под командой Гэшу Ханя. И еще одни тюрки — уйгуры, союз которых с империей мы с вами, считайте, уже организовали. Но это ненадолго, и это ненадежно.
— Что же это вы так мрачно смотрите на судьбу Поднебесной, в которой десятки миллионов подданных? — с неодобрением спросил меня его голос. — Среди них вовсе не только тюрки. И вы считаете, что все эти десятки миллионов можно будет победить?
Мой призрак никуда не торопился, в отличие от меня самого, несшегося к очередному складу уже за городскими воротами. Мой призрак вздохнул и посмотрел на господина Чжоу с сочувствием.
— Расскажу вам одну историю, уважаемый цзиньши. Это история про одного из многочисленных духов вашего собственного народа, народа хань. Духа отхожего места, то есть попросту уборной, господин Чжоу. Его — вернее, ее, — можно видеть в ночь середины первой луны. Зовут ее Цзыгу, или дева из внутренних покоев Верховного императора, нашего с вами общего Бога Небесного. И что, по-вашему, делает этот дух уборной? Он сочиняет в высшей степени изящные литературные произведения и записывает их несколькими почерками, причем редкими, — не имеющими ничего общего с классическими чжуань или лишу. Как вам это нравится, господин Чжоу?
— А знаете, я никогда не слышал о таком духе, — начал мой воображаемый собеседник с явным удовольствием. — Но какое отношение…
— Самое прямое, — перебил его я (что, опять же, вряд ли стал бы делать в реальной жизни). — Вот посмотрите на офицеров, да и солдат вашей гвардии. О них с гордостью сообщают, что они могут проехать на коне, не держась за седло. Но, господин Чжоу, мои предки по линии отца, вообще любой тюрок, не обязательно даже воин, смеется, слыша об этом, — потому что для них, то есть для нас, совершенно нормально вообще обходиться без всякого седла! А что действительно умеют и любят делать эти ваши гвардейцы, господин Чжоу? Писать стихи, естественно. Может быть, не такие изящные, как дева Цзыгу, но — стихи! Принцы пишут стихи, офицеры и солдаты пишут стихи, ваш серый помощник господин Ду тоже пишет стихи! А для окружающих вас народов скакать, рубить, стрелять так же естественно, как для вас — заниматься литературой или любоваться лотосами в пруду. И вот вам результат: на каждую вашу победу — по десять страшных поражений. Впрочем, жители столицы не так уж много знают как о том, так и о другом, о войне не очень-то говорят, ведь для вас война — непочетное дело. И победами у вас не хвастаются, а о поражениях не считают нужным рассказывать. Особенно в нынешнюю эпоху, когда вы оставили войну прирученным тюркам на границах. И их полководцам типа вашего Ань Лушаня. Кстати, его настоящее имя — Рокшан, а вы об этом даже не знаете. Зато он помнит.
— И что же? — заполнил паузу он, глядя на меня уже без всякого удовольствия.
— А то, что вы — самая невоинственная нация в мире, господин Чжоу. Вас будут побеждать почти всегда. Вы будете побеждать редко. Другое дело, что я не очень представляю, что будет делать победитель с такой громадой, как Поднебесная. Мою страну тоже завоевывали воины пророка, год за годом. И завоевали. Но управлять ею не смогли.
— Пока не появились вы и не вернули к жизни ваших персов, — вежливо напомнил он.
— А что такое согдиец? Это почти перс, но со своими танцами, одеждой, блюдами… Но речь не о нас. Господин Чжоу, ваша любовь с Великой Степью, на которой стояла империя дома Тан, окончена. И Поднебесной, которая смотрит с вожделением только на Запад, пора обратиться к своему собственному прекрасному югу, где кроется ее истинная сила.
— Благодарю за добрый совет, господин Маниах, — ответил мой воображаемый собеседник подрагивающим от гнева голосом. — Вот, значит, чего вы добивались, занимаясь в нашей столице сами знаете чем. Может быть, вы все-таки увидите, что истинные патриоты Поднебесной исправят все зло нерадивых чиновников и… Но скорее — не успеете этого увидеть.
И с этим недвусмысленным предупреждением его призрак отвернулся от меня к тому самому коту, или призраку кота, который вился вокруг него в день нашей последней встречи.
Кот. Я чуть не остановил коня.
Господин Чжоу любит кошек. Или, по крайней мере, разбирается в них. Понимает их повадки.
Как же так, я видел эту сцену не в воображении, а наяву — и не понял ее значения!
Вот теперь все, абсолютно все стало для меня очевидно — и очень-очень плохо.
ГЛАВА 19
ЗМЕЯ ПОД ОДЕЯЛОМ
Как же я не догадался раньше, что слова об «академике», стоявшем во главе заговора, могут относиться не к кому-то из членов двух обширных придворных академий — Леса Кистей и Собрания Мудрых, — а к человеку, носящему редкий, высший ученый титул цзиньши?
Я просто поверил Юкуку, а он — переводчику, которому тонкости различия ученых или придворных званий были не очень доступны.
Сколько же ошибок может совершить человек в моем положении только оттого, что доверяет переводу там, где надо было бы знать смысл каждого слова самому?
Ответ: может совершить — сколько угодно, но в данном случае совершил две, и очень серьезные. В первом случае этот человек не имел понятия, что за женщина наслаждается его телом с такой прекрасной жадностью и бесстыдством, — а всего-то надо было знать, что означают иероглифы «гуйфэй», которые тебе, дружочек, казались именем. А с «академиком» — второй случай. И оба могли стоить тебе жизни. Или еще будут стоить, если ты не сбежишь из этого города в ближайшие же дни.
