Гай Орловский - Ричард Длинные Руки - Король-консорт
— Неисповедимы пути Господа. Возможно, Он понимает, что брат паладин все же наденет корону Темного Мира... и потому наслал Маркус, чтобы люди увидели, от чего Господь очищает землю...
— Эх, — сказал отец Велезарий с досадой, — почему Он просто не заберет у брата паладина ту корону?
— Не может, — пояснил аббат. — Все века дурачки дразнили христиан: если Бог всемогущ, но может ли создать такой камень, который не сможет поднять?.. Так вот этот камень — свобода воли человека. Господь ее дал человеку и не отменит, ибо свобода воли — краеугольный камень его творения.
— Жаль, — пробормотал отец Ансельм сурово. — Когда смотрю на брата паладина... скажу честно, меньше всего хотелось бы, чтобы судьба мира оказалась в его руках хотя бы на мгновение.
Аббат медленно пошевелился в кресле. Я замер, он посмотрел прямо на меня, и в его лице было что-то очень страшное. Верхние веки, тяжелые, как само небо, поднялись, я вздрогнул от прямого взгляда в упор.
— Полагаю, — произнес он ровным голосом, — нам стоит взглянуть на корону, созданную для такой чудовищной цели...
Отец Велезарий вскрикнул испуганно:
— Но как же...
— Втроем, — прервал аббат, — сможем удержать брата паладина... если он не совладает с искушением... Не так ли, отец Ансельм?
Тот подумал, вздохнул.
— Надеюсь. Но я бы на всякий случай пригласил и отца Ромуальда.
Аббат сказал устало:
— Согласен. Брат паладин, покажи нам ту черную корону.
— Она в сумке, — сказал я торопливо, — сейчас сбегаю...
— Не торопись, — ответил он. — А мы пока отыщем отца Ромуальда.
Глава 2
Через несколько минут я снова предстал перед ними с объемистой кожаной сумкой, где храню самые ценные и негабаритные вещи, от самых мелких, как зерна Гугол, или средних вроде клетки с меняющимися размерами, где все еще томится пленник, до этой короны, что занимает треть пространства.
Отец Ромуальд уже в комнате, все четверо сразу вперили взгляды в сумку, а отец Бенедерий сказал строгим ясным голосом:
— Брат паладин... прочти молитву, очисть свою душу и... с мыслью о Господе достань корону.
Я закрыл глаза, вспоминая с трепетом и холодом в груди, как прорывался с окровавленным мечом в руке к трону, где на сиденье черная корона Повелителя Двух Миров. Тогда мне казалось, что она вся черная, за исключением одного-единственного горящего диким огнем рубина, но наяву обод весь усеян впритык черными бриллиантами, а рубин зловеще горит в том месте, что над лбом. Бриллианты, как понимаю, либо не бриллианты вовсе, либо не только бриллианты, как и этот зловещий рубин...
Словно с другого континента донесся искаженный голос, в котором я с трудом узнал голос аббата:
— Брат паладин... пора...
Я расстегнул ремни, волна сладкого ужаса прокатилась по телу еще до того, как пальцы коснулись короны. В кончики стрельнул мучительно острый, отвратительно приятный холод. Задержав дыхание, я ухватил за обод и потащил наружу, и снова то странное ощущение, словно в руке горный хребет, а то и вся тяжесть Земли, и в то же время у меня на ладони абсолютно невесомая вещь.
Аббат напрягся, отец Велезариус вскрикнул в ужасе, а отец Ансельм закрыл глаза ладонью и присел, втянув голову в плечи. Только Ромуальд попытался сделать шаг в мою сторону, но его отшвырнуло к стене.
— Нет, — услышал я слабый голос потрясенного аббата, — это слишком для нас... брат паладин... положи обратно... сейчас же!
Последние слова он почти выкрикнул, ибо мои руки сами по себе поднимают корону выше и выше, пока не оказались на уровне головы.
— Верни обратно, — проговорил аббат хриплым голосом. — Верни... мир погибнет...
— Нет, — прорычал я, могучее и никогда не испытываемое наслаждение тугими волнами вдет от кончиков пальцев, прокатывается по телу и наполняет все мое существо мрачным ликованием. — Нет... Это мое!
Отец Велезарий беззвучно открывал рот, но неведомая сила прижимает его к полу, где уже распростерся, словно лишенный костей, отец Ансельм.
— Клянусь, — донесся сквозь грохот кипящей в моих жилах крови голос аббата, — завтра ты возложишь на себя корону... Потерпи... и позволь приготовить торжество...
— Зачем это мне, — проревел я так мошно, что погасли свечи, а по келье пронесся ледяной ветер, — когда я уже сам...
Ладони с короной пошли вниз, я чувствовал неизъяснимое древнее наслаждение и предчувствовал сладостный момент, когда обруч плотно сядет на голову, и вся мощь и власть Повелителя Двух Миров войдет в меня и наполнит восхитительным счастьем всеобщего разрушения...
Я не услышал рычания и не увидел стремительно мелькнувшего тела, но острая боль заставила вскрикнуть. Я упал, подмятый чудовищно сильным зверем, что вжал меня в пол и тянется острыми клыками к моему горлу.
Рядом слышались испуганные крики, шум, грохот, лязг, я с трудом перевернулся на живот и спрятал горло, но чудовище не стало прокусывать мне шею и становую жилу, как обычно делают хищники, догнавшие жертву, и я наконец понял, что это Адский Пес снова помешал мне надеть темную корону.
Он часто и хрипло дышит, прямо передо мной зияет распахнутая дверь в коридор, скособочилась и висит на одной петле, аббата не видно, а отец Велезарий и отец Ансельм со странно закопченными лицами, словно весь день раздували затухший костер, горестно смотрят на остатки посохов: у отца Велезария осталась половина, у отца Ансельма и того меньше, древки почернели, а концы обуглились.
Отец Ромуальд усадил аббата обратно в кресло и приводит его в чувство. Я протянул руку, чтобы потрепать с благодарностью Бобика, но рука прошла сквозь его тело. Он лизнул мне пальцы, я успел ощутить горячий язык, но в следующее мгновение растворился в воздухе.
— Где, — прошептал я, — корона?
Оба часто и хрипло дышат, хватая воздух широко распахнутыми ртами, ответить не в силах, зато от противоположной стены раздался суровый голос отца Ромуальда:
— В твоей сумке.
Я оглянулся в удивлении, прямой и напряженный, как тетива на композитном луке, он держит ладони на плечах сидящего в кресле аббата, а тот выглядит там полным сил полководцем, а не дряхлым старцем.
Отец Велезариус, отдышавшись, прохрипел:
— Спасибо твоей божьей собачке... как только выбила корону из твоих рук, мы посохами в твою сумку...
— Кто бы поверил, — сказал отец Ансельм зло, — святое дерево посоха, выструганного из креста, на котором распяли Христа, не выдержало прикасания к этому... этой...
Я отстраненно подумал, что никто даже не среагировал на призрачную собаку, что каким-то чудом на короткое время становится реальной.
