Сергей Волков - Пастыри. Черные бабочки
– Майор, имей совесть! – возмутился Илья, отодвигая растерзанный салат. – Заказал бы себе – и всех делов!
– Пить очень хочется, сержант! – Громыко отставил опустевшую чашку.
– А как ты меня нашел?
– Тоже мне, теорема Ферма, – коротко хохотнул Громыко. – На работе сказали, что ты на обеде. Зная тебя, я сразу подумал: «Заломает Илюху тащиться куда-то далеко». Вот так и нашел...
– Ты по делу, или как? А то у меня через двадцать минут обед кончается, – на всякий случай предупредил Илья. Громыко запросто мог вот так, без звонка, припереться посреди рабочего дня с бутылкой водки и предложить «забухать по-черному». В общем-то, Илью никто и никогда не замечал в рядах борцов с зеленым змием, но пускать ради сиюминутной пьянки под откос только-только налаживающуюся карьеру – это уж чересчур.
– Не боись, пацифист, по делу я. Посоветоваться. – Громыко достал сигареты, покрутил пачку, но курить не стал.
– И что ж это за дело такое, если ты у меня совета приехал просить? – с иронией спросил Илья, но внутренне напрягся. Он уже понял – Громыко серьезен, серьезен, как никогда.
Майор некоторое время помолчал, разглядывая сквозь окно улицу, потом с тоской в голосе сказал:
– Ты же знаешь, что работа в «Светлояре» для меня – не просто способ денег заработать. Ну, и само собой, начальству своему я туфту задвигать не могу. Я себя уважать после этого перестану, бляха-муха!
Громыко снова замолчал. Время шло, и Илья, тактично кашлянув, выразительно постучал ногтем по стеклу часов.
– Да знаю я, – досадливо отмахнулся его собеседник. – Понимаешь, расследование-то, мне порученное, ну, по убийству журналюги этого, Раменского, можно считать закрытым! Но вот вопрос вопросов – что я доложу по результатам? Правду? Чтобы после этого меня под белы рученьки увезли в психушку имени товарища Ганнушкина?
– А что эти, из следственной бригады? Ну, ты говорил, они на Бутырина, как на живца, хотели ловить. Я понимаю, что никого не поймали, но... – Илья повертел головой, заприметил толстоногую официантку и махнул ей – счет, мол.
– Ой, бля... Лучше не спрашивай! – Громыко в сердцах выругался. – Всю ночь опера и ОМОН по лесу лазили, по следам ходили. И ни хрена не нашли, понимаешь? Ни Троянды этого, ни сопляков наших. Они даже нас не выпасли! Уж не знаю, почему, но факты таковы: имеется дерзкое нападение на вагонзак, совершенное с особой жестокостью, труп живца Бутырина в лесу – и привет.
И знаешь, что они сделали, генералы эти, ибие-мать?! Они нашли крайнего. Отловили в Бобылине бомжару какого-то героического, рецидива с пятью ходками, прессанули его, а может, просто договорились, и такую басню сочинили – я плакал!
Банда орудовала у нас в Подмосковье, прикинь! И Бутырин в нее входил, о как! Ну понятное дело, он же по мокрой статье шел, ясно – бандит, отморозок.
Дальше – больше. Как повезли Бутырина в места не столь отдаленные, банда решила своего братана отмороженного отбить во что бы то ни стало. Я, опер с в-о-от такенным стажем, случаев нападения на «столыпина» не припомню. Кого бы не везли, каких козырей бы не конвоировали, а вагонзак брать никто не решался. Но Бутырин наш – царствие ему небесное, бедный мужик, – видать, самым козырным тузом из всех козырей оказался. Супер-джокер, короче. И банда напала на поезд.
В перестрелке полегли все бандиты, весь конвой и все зэки, один человек только и выжил – тот самый бомжара-рецидивист, ну, да еще смертельно раненный Бутырин. И потащил его наш герой, на себе в лес потащил, как красный боец красного же комиссара. А дальше все просто – Бутырин от ран скончался, а оставшегося бандита повязали в ходе успешной операции доблестные бойцы спецназа. Все, сказке конец... Чего молчишь?
Илья действительно впал после эмоционального рассказа Громыко в некий изумленный ступор. С трудом разжав сведенные судорогой от еле сдерживаемого истерического смеха челюсти, он выдавил из себя:
– Это ж... это ж лажа... Лажовая лажа! Лажее не бывает!
– Нет, сынок, – грустно ответил Громыко. – Это – официальная версия. Вот так вот у нас дела расследуют...
Пожав плечами, Илья широко развел в стороны руки:
– Даже не знаю, что тебе посоветовать.
Они помолчали, и вдруг майор безо всякой связи спросил:
– Вы это... Вы с Янкой скоро закончите Му-му топить?
– А тебе-то что за беда? – напрягся Илья.
– Ну, Янка мне – не чужой человек. Да и ты, пацифист, вроде как свой, проверенный кадр. – Громыко усмехнулся.
– Ну и насколько она тебе не чужая, – поинтересовался Илья, неожиданно бешенея и наливаясь злой, хотя и непонятной самому, решимостью.
– Ты о чем, Илюха?
– Хорошо, я прямо спрошу: ты с ней спал?
– Тьфу ты! – и откинувшись на спинку стула, Громыко вдруг рассмеялся так искренне, что подозрения Ильи еще больше усилились.
– Ну?! Не юли, майор, отвечай как мужик!
Отсмеявшись, Громыко жестом показал встревоженной официантке, что все нормально, и иронично посмотрел на Привалова:
– Я не еврей, сержант, но отвечу тебе вопросом на вопрос: ты Яну любишь?
– Ага! – взвился Илья. – Типа – если любишь, то это не важно, да?!
– Ну, в общем-то, конечно, не важно, – поскучнел Громыко, – жаль, что ты этого не понимаешь. Но раз пошла такая пьянка, режем последний огурец: не было у нас ничего. Не было. Понял, пацифист? Все, пора мне...
И он ушел не оглядываясь.
А Илья еще минуты три сидел за пустым столом и тупо вертел в руках небольшую пузатую красную коробочку, купленную час назад в ювелирном...
* * *– Закройте глаза! – прозвучал в полумраке голос Темного Мастера. Антон не увидел, но почувствовал, как десятки собравшихся на первую мессу глумов выполнили приказ наставника, и сам тоже зажмурился.
Некоторое время в подземном вестибюле заброшенной станции метро «Имени 25-летия СССР» стояла абсолютная, непроницаемая, космическая тишина. Но вот в ней родился первый, еще робкий и слабый, звук.
«Орган, – понял Антошка. – Но как Темный Мастер сумел притащить его сюда, подключить? Кто он вообще?»
На самом деле к странному человеку, спасшему его от толстохарего соседа, вопросов у мальчика накопилось гораздо больше, прямо сказать – целая куча. Но среди глумов не принято было любопытничать. Нравится тебе – живи. Нет – не мешай жить другим.
Все просто. Тьма никого не зовет к себе насильно. Тьма – она за свободу выбора. И это правильно. Правильно!
А орган тем временем звучал все ярче, все сочнее, затапливая собой все огромное подземелье. У Антона по коже поползли мурашки, слегка закружилась голова, и он, чтобы не упасть, прислонился к облицованной пыльным гранитом колонне.
