Андрей Мартьянов - Отречение от благоразумья
— Мирандолу? Того, в ком ты живешь теперь? А кто был первым?
— Не знаю. Имена не слишком важны для меня.
— Что для тебя вообще важно? Ты насмотришься всласть и улизнешь, а мы останемся разгребать все, что ты натворил!
Молчание.
— Ну и пропади ты пропадом. Я ведь почти тебе поверил... Мирандолу жаль. Не повезло человеку. Вселился в него на редкость сволочной демон.
Тишина. Ухожу. Стражники косятся вслед с недоумением и чем-то, весьма похожим на испуг. Наверное, подслушивали наш разговор и непременно донесут о нем отцу Алистеру.
Высокие тяжелые ворота, окованные железом. Маленькая узкая калитка в левой створке, чтобы пройти, нужно нагнуть голову. На Кржижовницкой — обычная будничная толкотня, пестрые лавочные навесы, шум рьяно торгующихся голосов, ржание лошадей, хлюпанье грязи под ногами. Огибаю площадь слева, неуклюже лавируя между людьми и прилавками, кто-то хлопает по плечу. Встревоженный Орсини, с ним — Лэрц и Жаннет. Что им от меня нужно? Какие приговоры? Где начали возводить помост и ставят столбы? Ничего не знаю и знать не хочу. Отталкиваю чью-то руку, бреду дальше. Гранитные башни при въезде на мост, в просветах ограды качается стальная вода с желтоватыми пятнами первых льдин. Опять меня зовут или послышалось?
Изящная одноколка, затянутая сверху тисненой золотисто-красной кожей, пританцовывающая гнедая лошадь, звякают крошечные бубенчики на упряжи. Из бархатной глубины загородившей мне дорогу коляски изучающе-сочувственно смотрит женщина. Серебристый беличий мех на отворотах шубки и маленькой круглой шапочки, эбеново-черные пряди гладких волос, пристальные яркие глаза, губы Лилит — искусительницы.
— Матерь Божья, что стряслось? На вас лица нет! Куда вы идете? Вы меня слышите?
Пани Маргарита Домбровска. Пражский ангел, пражская ведьма.
— Забирайтесь сюда. Молчите, не желаю ничего слушать! С таким видом топиться впору, а не по улицам шататься! Повздорили с кем? От господина Мюллера досталось? Да скажите хоть слово!
Одноколку слегка покачивает, колеса негромко тарахтят по булыжникам, вязко чавкают через подтаявшие островки снега, бодро постукивают копыта идущей рысью лошади. Тепло, спокойно, полное отсутствие мыслей в голове. Какая разница, куда ехать? Остановились. Прибыли на место, чего-то ждем или меня дальше не повезут? Выйти? Сейчас выйду и даже постараюсь не промахнуться мимо откидывающейся ступеньки. Крыльцо, распахивающаяся навстречу дверь, коридор, блекло-зеленый ковер под ногами, матовые колпаки ламп на стенах, похожие на колокольчики. Лестница на второй этаж, высокие ступеньки, не споткнуться бы. Дверь вишневого цвета, лакированная, с бронзовым кольцом вместо ручки. Нам туда? Почему эта женщина так на меня смотрит? Я должен что-то сделать? Хорошо, я все сделаю, только не прогоняйте меня обратно, к шелесту не знающих снисхождения бумаг, падающему снегу и нависающим над головой серым сводам...
КАНЦОНА ДЕВЯТАЯ
Господа оккультисты
Важно, не с кем заснуть, а где проснуться. Место нынешнего пробуждения выглядело приятно и совершенно незнакомо: не Консьержери, не комната в особняке на Градчанской и уж точно не холодная конура в Клементине. Бледно-розовый потолок, обтянутая серебристым атласом мебель, тяжеловесный книжный шкаф в углу и по соседству, словно для контраста — жеманный туалетный столик с тремя зеркалами в причудливых резных рамах, весь заставленный коробочками-шкатулочками-флакончиками. За огромными полукруглыми окнами, наполовину задернутыми кремовыми портьерами, мелькают редкие снежинки.
Разгадку подсказал запах, витающий повсюду тонкий аромат духов, в которых преобладали вербеновая эссенция и жасмин. Значит, мы в гостях у пани Домбровской, но, хоть убей, не помню, сколько времени я тут нахожусь — день, два? И где, собственно, владелица дома?
Единственный верный способ получить ответы на вопросы — встать, отыскать кого-нибудь, кто знает больше, чем я, и расспросить. Кроме того, мне наверняка предстоит долгое и запутанное объяснение с мадам Маргарет. Надеюсь, я не позволил себе лишнего... впрочем, обычных гостей вряд ли укладывают дрыхнуть в спальне хозяев. И все-таки, какой сегодня день? Мак-Дафф с меня шкуру живьем спустит, если выяснится, что я благополучно увильнул от обязанности присутствовать на церемонии... Церемония! Лоренцо! Мирандола! Суд! Господи, спаси и помилуй! Мне нужно убираться отсюда и со всех ног мчаться в Клементину!..
Одежда нашлась почти сразу, вычищенная и аккуратно сложенная стопка занимала сиденье одного из кресел. Покончив с туалетом, я заглянул в плоскую глубину дорогого венецианского зеркала. Обитавший внутри тип мне крайне не понравился. Выражение физиономии этого субъекта поневоле наводило на мысли о парочке тревожно проведенных ночей и зреющих в его неугомонной голове далеко идущих замыслах. Тип прекрасно сознавал, что влип в нехорошую историю, но не собирался останавливаться на полпути. Он жаждал мести и весьма туманного понятия, называемого им «справедливостью», правда, не представлял, как их добиться.
Дверь спальни выходила в коридор, чудом сохраненный в моих расплывчатых воспоминаниях — зеленовато-оливковый ковер и деревянные панели на стенах. Один его конец завершался тупиком и длинным узким окном с мелкими стеклами, потому я направился в другую сторону, очутившись на уводившей вниз лестнице. С первого этажа доносились несколько раздраженные голоса, и я немного постоял на площадке, решая: спуститься или подождать, пока разговор не завершится? Кто знает, как будет воспринято мое пребывание здесь и не скомпрометирую ли я ненароком пани Маргариту. Лучше не спешить.
Присев на ступеньку, я по привычке вслушался в долетавшие обрывки реплик, быстро опознав в одном из собеседников Жерома Ла Гранжа. Его оппонент, похоже, давно преодолел рубеж пятидесятилетия, но, судя по уверенному тону, занимал не последнее место в этом мире. Возродившееся любопытство украдкой посоветовало передвинуться ниже и осторожно выглянуть между балясинами перил. К сожалению, вид сверху дал только общее представление: в самом деле, мэтр Жером и некий высокий, мрачного вида старик в складчатом черно-лиловом плаще, застегнутом на массивную золотую пряжку, и в огромном бархатном берете с легкомысленным белым перышком сбоку, опиравшийся на толстую дубовую трость.
— ...Нельзя всю жизнь оставаться карликом, суетящимся внутри следа гиганта! — увлеченно вещал мэтр Жером, подкрепляя слова размашистыми жестами. — Аристотель написал, что у мухи восемь лап, и его последователи веками повторяли слова Учителя, хотя любой, поймав упомянутое насекомое, без труда убедится, что количество его лап — шесть! Наука и мы, ее творцы и служители, просто обязаны видеть далее наших предшественников! Иначе к чему все эти университеты, школы, библиотеки и лаборатории! Возьмем, к примеру, мэтра Тихо Браге...
