Тим Северин - Дитя Одина
Я бежал. Прижимая раненую руку к груди, я спасал свою жизнь. Дважды я спотыкался и падал, растянувшись, крича от боли в покалеченной спине. Но всякий раз я поднимался на ноги и брел дальше, надеясь добраться до спасительных кораблей. Мои глаза были полны слез, так что я едва видел, куда иду. Знал только, что в ту же сторону, что и мои сотоварищи, и старался не отставать. Я услышал сдавленный крик — кто-то рядом со мной получил стрелу или дротик в спину. И вдруг под ногами захлюпала вода, и ноги запнулись, так что я снова едва не рухнул, и соленые брызги упали на лицо. Я поднял глаза и увидел, что добрался до берега, но от спасения очень далек. Пока шла битва, наступил прилив, и песчаные отмели, на которые мы привели суда на рассвете, оказались под водой. Чтобы добраться до кораблей нам, побежденным, нужно было идти вброд. А потом плыть.
Я с трудом пробирался вперед в колышущейся воде, оскальзываясь на невидимом песке и иле. И не все вокруг меня были беглецами. Многие были охотниками. Я видел, как норвежцы, которые получали жалованье от Бриана Борома, настигали своих соотечественников, которые сражались за Сигурда, и перерезали им глотки, когда те бросались в море. Кровь расплывалась по воде. Отступление превращалось в бойню. Я видел, как молодой ирландский воин с разметавшимися волосами — тот самый, который указывал на внука короля — скачет по отмели, а лицо его озарено яростью боя. Он сцепился с двумя оркнейцами, каждый из которых был куда здоровее его, и, не имея в руках оружия, он ухватился за них и потащил за собою в воду, пытаясь утопить. Ужасная возня продолжилась в воде, все трое несколько раз появлялись на поверхности, чтобы глотнуть воздуха, а потом все трое ослабели, так что юноша и один из норвежцев больше не вынырнули. Два заполненных водой трупа вспыли спинами вверх, а третий потерял слишком много сил, чтобы проплыть последний отрезок пути, вскинул руки и исчез из виду.
Увидев, как он утонул, я понял, что с раненой рукой не доплыву до ждущих судов. И я побрел обратно к земле, и боги сделали так, что меня никто не тронул. Промокший насквозь, дрожа от холода и ужаса, я выбрался на берег и, как раненый зверь, огляделся в поисках убежища, где мог бы укрыться от врагов. В половине склона я увидел заросли кустарника на опушке леса, выходившего на поле боя. Умирая от усталости, я дотащился до этого укрытия, на последней сотне шагов едва дыша от изнеможения и страха, что меня обнаружат. Но ничего не случилось, и, добравшись до зарослей, я не остановился, а побрел дальше, пока не наткнулся на колючие кусты. Я упал на колени и пополз, прижимая раненую руку к груди, — так лисица с перебитой в капкане лапой ищет спасения. Углубившись в самую чащу, я рухнул и лежал, стараясь отдышаться.
Наверное, какое-то время я лежал без сознания, пока в мое бесчувствие не проникли звуки пения, и я решил, что это обман слуха. Я слышал звуки гимна, который моя бабка, жена Эйрика Рыжего, пела в Хижине Белого Зайца в Гренландии. Потом звук повторился, но пела не женщина. Это был мужской хор. Я прополз несколько шагов вперед и увидел, что мое убежище не столь глубоко и потаенно, как я думал. Кусты неширокой полосой окаймляли опушку леса. За ними начиналась молодая дубрава. Между стволами оставались широкие открытые пространства, и ближайший ко мне ствол мог показаться колонной какого-то храма, ибо на лесной подстилке стоял большой переносный алтарь. Пение же исходило от полудюжины священников Белого Христа, проводивших какой-то обряд со священными символами в руках — крестом, чашей и даже несколькими свечами. Один из участников обряда был примерно моего возраста, он нес большое блюдо, накрытое куском ткани. Главной фигурой у алтаря был старый человек, — пожалуй, ему было далеко за шестьдесят, — седовласый и сухопарый. Я решил, что это священник высокого чина, ибо все остальные священники обращались к нему с большим уважением и, хотя он был с непокрытой головой, но одет богато. Потом донеслось лошадиное ржание, и слева от себя я увидел большую палатку, наполовину скрытую среди деревьев, стоявшую там, откуда видно было все поле битвы, то поле, которое я только что покинул. У палатки топталось с полдюжины норвежцев. Затуманенной своей головой тщетно я пытался найти связь между палаткой и церковным обрядом, когда вдруг раздался громкий треск. Из кустов, точно огромный разъяренный зверь, вывалился Бродир. Он тоже, очевидно, прятался здесь от врагов. А теперь, хромая, явился из чащи, и я мельком заметил у него на правом боку покрытую коркой полосу, запекшуюся кровь из раны. Бродир все еще держал в неловкой своей левой руке секиру, но почему он вырвался из укрытия навстречу неминуемой смерти, я сразу не сообразил. Я видел, как Бродир бросился на священников, и молодой человек с блюдом в руках попробовал отразить его нападение. Юноша заступил ему дорогу и поднял металлическое блюдо, как щит, но Бродир сбил его одним неуклюжим тычком секиры, оставив на месте руки культю, из которой брызнула кровь. Бродир издал странный низкой рев, и еще раз неловко взмахнув левой рукой, ударил старика секирой по шее, почти отделив голову от туловища. Старик рухнул на землю, словно сразу превратился в груду тряпок, вооруженные люди подбежали слишком поздно. Кто-то стал на колени, чтобы поднять упавшего священника, иные, в ужасе от необыкновенных размеров Бродира, настороженно обступили его и начали сходиться. Бродир не сопротивлялся, но только стоял, слегка покачиваясь, боевая секира бессильно висела в левой руке. Внезапно он задрал голову и вскричал:
— Пусть молва идет из уст в уста — Бродир убил короля Бриана!
И в этот миг я понял, что ведовской знак — черный ворон на стяге — оказался обманом, достойным Одина Обманщика. Я, последний из тех, кто нес этот стяг на высоком древке, выжил, хотя мы и проиграли битву. Напротив, наши недруги, выиграв битву, потеряли своего вождя. Я был свидетелем победы короля и смерти Бриана Борома. Воины медленно теснили Бродира. Казалось, враги хотели взять убийцу их короля живым. Они выставили перед собой щиты и наступали сторожко и неторопливо, заставляя Бродира отходить к тем самым кустам, где затаился я. Больше, чем когда-либо, Бродир походил на большого раненого медведя, но теперь, в конце лесной охоты, зверя этого загнали в угол. И вот ему больше некуда пятиться. Путь к отступлению преграждала чаща, а он все держался лицом к врагам. Еще один шаг назад, и вот он споткнулся и упал. Охотники рванулись вперед, всем скопом навалившись на зверя, и придавили Бродира в трещащем месиве веток и сучьев. От ужаса я вновь потерял сознание, и последнее, что я видел, были кружащиеся вороны с железными клювами, птиц становилось больше, больше, пока все небо не стало черным.
