Рыцарь без позывного 5 (СИ) - "Бебель"
Не о религиях лоялисты с заговорщиками спорили, а о теплом месте на небесах. Кто-то желал видеть там члена своей семьи, радея за корыстное, кто-то не забывал про общее, а оттого отвергал одного засранца за другим. В итоге все это являлось не более чем мечтами склочных овец о добром пастухе.
Споры прервались «железным драконом» и «Пламенным восходом», когда спорить стало некому и не о чем. Но идея все еще теплилась в умах отдельных посвященных. Ведь мир так несправедлив…
— Герцог некогда тоже был достойнейшим, но не стал первым, чья отцовская любовь затмила долг перед троном. Человек… Всего лишь человек. В театре истории роль личности ничтожна, незаметна, незначительна. Одно сердце не способно растопить вековые льды, как и один меч мир не завоюет. С самого зарождения нашей… Службы мы бились с ветряными мельницами, заливая отдельные пожары на фоне пепелищ, позабыв о невозможности остановить ход истории. Коли телега слетела с дороги да покатилась по склону, — ее уже не вернуть. Но ею еще можно управлять. Хоть и отчасти.
— Елки-моталки… Нет, реально, вы больные. Чисто из разряда, «заставь дурака богу молиться»!
— Живан Мюрат? Чересчур горд. Робуте? Мягок. Его брат-регент напротив — жесток. Юный Рорик? Ведом и неопытен… Я могу перечислить сотни имен и титулов, но какой смысл, если даже я не гожусь? Ни я, ни мой старый мастер. Слишком опорочились, чересчур очерствели… Какими же пастухами мы станем, коли без зазрений жертвуем стадо ради него самого? Я это понимал изначально, мастер… Мастер так и не понял.
— Охренеть… Просто охренеть… Вы реально чокнутые… Охеренный план! Надежный как швейцарские часы! Все равно что обосраться посреди площади и ждать пока не подвернется прохожий с бумажкой… Господи!
— Досадно и даже обидно, но… Разумно. Это и отличает тебя от всех прочих кандидатов. Верный предаст из верности, любящий из любви. И самый справедливый пойдет на подлость ради близкого — мне это ведомо, как никому иному. Не раз ломал достойнейших на их же достоинстве. Графья сердец не чаяли в своих дочерях, герцоги в подданных, князья в принципах…
Пламя из перекошенных лиц и несуществующих городов планомерно захватывало все больше и больше пространства, медленно приближаясь к танку.
— И только те, чья жестокость растет из милосердия, чья верность вероломна даже к самим себе, чьи цели настоль щедры, насколь и корыстны… Безумны ли они? Не отрицаю, но не такое ли надобно нашему сплошь разумному и расчетливому свету?
— Мужик, иди нахер, ладно? В рот я шатал твои кандидатуры и прочие бредни! Где тут выход⁈ Или сортир хотя бы…
Меня много кем называли и куда посылали, но в боги производить? Не-е-е… Даже чушью не назовешь, совсем за гранью.
— Клеймя бессмыслицей важности не избавишь. Ты знаешь, что это справедливо.
— Господи, да заткнись ты уже! Справедливость… Херня из-под коня. Ты прячешься за справедливостью, будто она прощает все твои грехи… Херня, мужик. Полная лажа — поверь, я проверял.
Федерал облегченно вздохнул, будто лишний раз уверился в правильности своего решения. Спрыгнув с «резинового» фальшборта, он уверенно зашагал сквозь воронки ко все приближающейся стене живого огня.
— Э-э-э… Ты че делаешь?
— Как ты правильно заметил, я не более чем палач, прячущий жесткосердность за суровыми законами. — подойдя к «стене», он осторожно потрогал ее пальцем.
Пламя дрогнуло, а лицо федерала пронзила вспышка боли — вернувшись из аномального свечения, здоровый палец обернулся истерзанным обрубком.
— Все получилось иначе, все обернулось худшим… Но какой бы извилистой тропа не вышла, она все же достигла цели. И я не более чем провожатый, ибо, как и сказал… Фух. Мда. Мне всегда больше нравились роли эскорта, нежели… Нежели главные.
Не договорив, он сделал шаг вперед, заживо топя себя в стене живого огня.
— Да вы издеваетесь!!! Это вот так ты меня замотивировал⁈ Убившись об стену⁈ Серьезно⁈ Еперный театр…
Но ответа не последовало. В своем обретшем форму безумии я остался в совершенном одиночестве. Нигде не висело таблички с надписью «Прием в Иисусики» или «Нахер это туда», а потому я так и продолжал торчать возле огромного бетонного обломка. Весом в пару тонн, не меньше.
Рация хрипела где-то в прожженном кумулятиве борту, смешиваясь в коктейле с детским плачем нерожденной… Мечты. Или идеи. Или ради чего все это было?
— Чертов пси… Ах, даже повторять не хочу.
Ну идиоты же. Одни начали, другие продолжили, а когда за дело взялись третьи и подвели эпопею к концу, то внезапно поняли, что представления не имеют, каким конец должен быть. Инспектор просто хватился за первую попавшуюся кандидатуру. Нашел придурка из какого-то «мухосранска», единственного, который ему отпор давал, и назначил взамен себя. Третий он там, четвертый или десятый — значения не имеет.
А все эти бредни про мою невероятную праведность и жертвенность… Пф-ф-ф! Лучшая шутка за последний год! Жалко дед не слышал…
Зря федерал так усложняет, все в нем просто как палка — чего стоит пара сотен живых, когда на кон поставлены тысячи мертвых? Совершенно безумное и извращенное чувство долга, заставляющее приносить все новые и новые жертвы, дабы не позволить обесцениться старым. Себя ли он приносит, северян, или бывших наставников — не так уж важно.
Беда в том, что я такой же. Поэтому здесь сидел он, поэтому здесь стою я.
Все это как-то отдает замполитом… Это он все рвался наверх, к большей власти, надеясь что сможет восполнить принесенные ради того жертвы. Или микрофонщиком, который искупал злодеяние, сделанное из благодетели, подвигом, совершенным из чувства вины. Чего они добились в итоге?
Где-то на границе зрения маячила почти осязаемая мысль о Гене. О сотнике. О хрыче и капитане. О возможности все исправить, все починить. Может не так, может не этак, но хоть как-то. Без наркоза, но с оркестром. Нужно просто согласится. Помолиться там, или кровью на танке расписаться… Не знаю как правильно божками становятся.
— Фуфло.
Самообман. Нихера уже не исправишь, стань ты хоть дважды богом и трижды кавалером всех ангельских орденов. Хрыч пытался, капитан хотел, князь, герцог, даже долбанная Аллерия с сотником…
Кажется, я начинаю понимать значение фразы «надо уметь проигрывать». Надо не смирится с поражением, нужно уметь выбирать его осознанно…
Упорство это красиво, превозмогание достойно, а целеустремленность похвальна, в то время как трусость и смирение вызывает отторжение. Но может иногда сдаться это единственное правильное решение? Войну можно закончить не только победой, но и поражением.
Просто опустить руки? Совершить то, чего не смогли ни федерал, ни князь, ни Грисби? Ни Эмбер, ни Киара, ни Гена, ни Клебер, ни даже чокнутый на всю башку Айболит… Отпустить. Забыть. Признать. Не становится князем, искупающим одни грехи другими или федералом, который аки кошка дожидается, что в его лотке приберет кто-то другой.
Кучка дебилов, действуют так, будто жертва ценна сама по себе… Из всех них только Гена рисковал не ради идеи, не ради страны или из чувства долга, а ради… Ради меня. Или того человека, которым он меня видел. И это обязывает. Взывает, жжет, подстегивает оправдать его веру, доказать, что не зря, что не по ошибке.
Но хрена с два. Хватит с меня этих искуплений и оправданий. Не хочу. Не буду.
Не слушать хрип рации за спиной, забыть про возложенное на алтарь высших целей. Плюнуть на эти цели и пути их достижения, признав ошибку. Остановить маховик, перемалывающий живых ради памяти мертвых, реальность ради мечты, темное настоящее ради светлого будущего.
Сдаться и проиграть, смирившись с былыми и будущими прегрешениями.
Звучит так же неосуществимо, как и бредово. Какое-то нелепое оправдание, не порождающее ничего кроме злости на самого себя. Но видимо так и должно быть… Как иначе?
Гена… Чертов пацан. Очередное лицо в длинном калейдоскопе.
Погибая ради «общего дела», идеи, или долга, они в итоге все отдавали на откуп какого-то чокнутого лейтенанта, который даже свое имя вспомнить не способен. Бедолаги не понимали — солдат волен только жертвовать, а вот обретут ли эти жертвы смысл — зависит только от командиров.
