Словами огня и леса (СИ) - Дильдина Светлана

Дар или проклятие Рода Тайау, а то и всей Асталы.

…Картины прошлого пронеслись в памяти ней как наяву, и она вздрогнула, осознав, что так и стоит перед юным всадником, глядя в никуда. Тогда, шесть весен назад, она не знала, что он являет собой. Даже год назад, на Совете, еще не была уверена, и совершила ошибку. Сейчас больше не сомневалась — нет, не дар. Всему Югу было бы лучше, не родись он вовсе на свет.

— Приходи! — он развернулся на грис. — Я тороплюсь, прости. Меня ждут… Приходи! Или я сам навещу тебя! Айя! — с возгласом он умчался. Женщина долго смотрела вслед. Потом встряхнула волосами, прогоняя тяжелые мысли. Подняла камешек — гладкий, совсем как бусины на суде в Доме Звезд. Черным был камешек; Шиталь на миг прижала его к щеке — и с размаху бросила в воду.

**

…Как мог хоть на миг забыть, какая она — Шиталь? Ей нет равных ни в чем. Ее лепили не из красной глины, как обычных людей, а отливали из бронзы и золота. Звонкая. Протяжная. Совсем молодая. Стройная, как башня Асталы.

Таличе была — тепло и нежность. Сердце к ней тянулось, как птаха к рассыпанным крошкам, до сих пор тянется. А к Шиталь… не понять, сердце ли, тело, голова — ничего не понять, один горячий туман.

Слуг достаточно в доме. Не столь много, как у некоторых, но все равно Кайе не помнил всех. Служить Роду Тайау — высокая честь. И обеспеченная жизнь. И безопасность… никто не посягнет на имущество или здоровье слуг дома. Кроме хозяев, но они ценят своих людей.

На бронзовой коже горел золотой знак — юноша посмотрел на него, заметив засохшие капельки крови на краю татуировки. Но ее повредить непросто, затянется.

Кайе вытянулся, закрыл глаза. Царапины, оставленные колючим кустарником, уже не саднили. Девушка смазывала их осторожно, опасение чувствовалось даже через касания. Он перевернулся на спину — девушка ойкнула. Любое его движение сопровождается страхом, теперь особенно. Глядя через упавшие на глаза волосы, Кайе спросил:

— Ты ведь знаешь Шиталь?

— Да, али.

— Она тебе нравится?

Тонкие брови девушки взметнулись. Голос прозвучал неуверенно:

— Я не настолько знаю ее. Но говорят, что ее любят домочадцы Анамара… и горожане.

— А ведь она — такая же, как я.

Приподнялся на локтях, сел, не сводя с девушки глаз:

— Ты видела ее иное обличье?

— Нет, али.

— А мое?

— Нет, — голос девушки дрогнул.

— Не желаешь взглянуть?

— Я… я, верно, уже должна спешить к твоей сестре, Дитя Огня. — Девушка отступила на шаг.

— Да нет, ты еще не закончила здесь. Или ты боишься моего зверя?

— Боюсь, Дитя Огня, — отчаянно выдохнула девушка, а Кайе засмеялся.

— Ты такая красивая. Может быть, он позволит себя погладить? А может быть, нет…

Легко спрыгнул на пол, потянулся. Темное пламя разливалось под кожей. Почему бы и нет? Такая миленькая… Как поведет себя энихи? Еще недавно он часто становился зверем в стенах дома, но слуг рядом не было. А если сейчас? Вряд ли убьет… Кайе управлял зверем куда лучше, чем думали все… даже Къятта. А ведь и впрямь… девушки любят гладить пушистых зверьков.

Служанка взвизгнула и вдруг бросилась бежать, сопровождаемая смехом. Юноша снова лег на плиту, вытянулся во весь рост и раскинул руки. Нет, так нет… Мать и сестра отбирают лучших для службы в доме. Если и вправду он покалечил бы эту девчонку, подняли бы крик.

Солнце ласкало кожу, переливалось на золотом знаке. А царапина… заживет.

**

Лес

После нападения хору Седой ушел из племени — сидеть и думать, слушать всё, что вокруг, как делали его предки. Он не был "трехглазым", но в нем текла часть их крови — и бабка, и дед обладали вещей силой, Поэтому его и терпел Рыжебровый, всегда угрюмый, способный свалить быка, и половина племени его слушалась, — а другая хотела избавиться. Хромой ведь, и много себе позволяет.

Но не решались.

И вот он ушел — и встретил странное. Словно незримый след харруоханы, но сильно тише, слабее, и будто бы проведен неуверенно.

"Того, кто приносит ночь" Седой к счастью не встретил, а нашел страного рыжего хору.

Запах чужака и его усталости Седой почуял издалека, и шел следом, не показываясь. Присматривался. Чужак всем походил на хору, но те были опасны, вызывали страх. А этот не мог напугать и олененка. Седой убил туалью, который двинулся было следом за чужаком, голодного туалью. А тот ничего не заметил. Он не был глупым и кое-что понимал о лесе, это тоже было странно. Хору обычно не слушают лес, у них своя сила.

Может, нужно было бросить этого чужака, прогнать или вовсе убить? Нет, Седому казалось — это неправильно.

Тот, кто приносит ночь все равно появляется, когда захочет — но, может, не нападет, ощутив часть себя? Ведь нельзя напасть на свою руку или ногу. Вдруг найденыш с его печатью станет защитой? Племени это не понравится, они очень напуганы, но это же детеныш совсем, он ничего не умеет. А если его приручить, вдруг будет полезен.

Седой вышел из-за деревьев.

Позвал за собой.

**

Тропинка была — одно название. Но вниз Огонек шел довольно легко, хоть и спотыкался порой. А этот седой дикарь — хромой ведь, но как проворно спускается! И еще шкуры тащит.

На дне довольно широкой котловины еще сверху заметил крошечные фигурки возле жилищ-шалашей. Удивился; думал, в пещерах живут, или прямо так, под корнями, как сам ночевал недавно.

Спутник буркнул что-то непонятное. Огонек ответил слабой улыбкой — ты же знаешь, я не пойму. Седой подумал немного и указал на место подле себя, затем ткнул себе в плечо и указал на стоянку. Здесь ожидай, понял мальчишка. Ты жди, а я пойду.

Из-за камня появился массивный дикарь с рыже-бурой растительностью по низу лица, густо поросший рыжим волосом. И брови его были рыжими. Он глядел на Огонька пристально и угрюмо, и в глубине значков словно пульсировали красные точки. У животных не принято смотреть в упор, вспомнил подросток.

— Я просто шел, — сказал полукровка, отводя взгляд, не надеясь, что будет понят. — Я не враг.

Тут подоспел Седой. Зазвучали их голоса — поклялся бы, что это речь, но неприятной она была, словно дикому велели произносить слова и вот он старается, почти человечьи звуки мешаются со щелчками, свистом и хрипом.

Рыжебровый развернулся и двинулся прочь, но по пути обернулся и смерил Огонька таким взглядом, что тому захотелось оказаться подальше. И вот этот взгляд был совсем человечьим, даже Къятту напомнил.

А Седой вновь поманил мальчишку за собой — в котловину, где копошились силуэты едва прикрытых шкурами дикарей.

Они смотрели, когда подросток проходил мимо… Настороженно, даже враждебно, потом отворачивались и занимались своими делами. Меж камней ближе к краю поляны увидел погасший костер и остатки туши кабана, насколько обглоданных костей валялось рядом.

Дикарей было немного — несколько десятков. Так странно, еще недавно он бы сказал — целая толпа, но после города это горстка…

Мужчины, с виду неповоротливые, но массивные, жилистые и на деле очень подвижные. Женщины… с длинными волосами, одетые в передники из шкур, уродливые, низколобые. Дети, шустрые, смахивающие на зверушек, живущих на ветках, такие же цепкие. Люди они? Или нет?

Взгляд упал на старуху… или не старуху? — что сидела неподалеку. Ее взгляд казался очень внимательным, и даже осмысленным. Подошел к ней, напряженно, словно она могла отрастить клыки, накинуться и разорвать. Но нет… женщина лишь посмотрела из-под темного низкого лба и отвела взгляд.

Из-за плеча подростка шагнул Седой, подошел к туше, оторвал кусок мяса и дал Огоньку. Что-то сказал женщине, та пошарила за спиной, протянула какую-то луковицу. Рыжебровый буркнул что-то не слишком приветливое, обернулся и крикнул что-то всему племени. Головы вскинулись, потом опустились, и дикари вновь занялись своими делами.