Виталий Каплан - Тайна аптекаря и его кота
В дом они через второй этаж влезли, бросили верёвку с острым крюком, поднялись, стекло оконное выдавили — как раз в той комнате, откуда я накануне лазил подглядывать. Тихонечко спустились вниз, а там уж разбежались по комнатам и принялись нас вязать. Моя оплошность, в общем — стоило следы за собой замести, тогда бы так тихо проникнуть им не удалось. Да мне и в голову не пришло, что ночные с постоялого двора по нашему следу пойдут. Как они драпанули тогда, чарами ушибленные, так и показалось мне, что с ними всё кончено. Ну не дурак я, а?
Ещё о том я задумался, как они добрались до нас. Как сумели за два дня проделать путь, на который нам в бричке потребовалось время от восхода до заката. Никаких следов от копыт в лесу не обнаружилось, а значит, были они пешими. Зато нашлись прикопанные в слишком уж приметном сугробе снегоступы. Значит, пешком шли, и не по дороге — напрямую, по лесу. Стало быть, знали они, куда мы направляемся. И вот это уже было нехорошо. Может, мы и случайно встретились с ними на постоялом дворе, но вот если знали они о лесном доме, то почему не захватили, не сделали там своё логово? Если знали, что дом принадлежит господину Алаглани — то почему не устроили засаду и не взяли нас двоих сразу по приезде? Гостей наших ждали? Но если знали о гостях, то не могли не знать, кто они. А это такой жирный кусок, что и месть чернокнижнику меркнет перед горой золота, обещанного за некие головы… В общем, так и не расщёлкал я эту загадку.
А в доме меж тем господин с госпожой какой-никакой порядок навели. Окно разбитое плотной холстиной завесили, печь растопили. И более того, уже и суп в котле паром исходил.
А кроме того, явился из неизвестного своего укрывища кот. Важно ходил вдоль и поперёк зала, хвост задрав. Мол, вот он я, победитель! Что бы вы, людишки, без меня делали?
— Покажи, — велел господин Гирхай, едва мы в тепло вернулись.
— Что показать-то? — сделал я вид, что не смекаю.
— Оружие своё, само собой, — сказал он строго.
Пришлось показать. Тут и господин Алаглани, малость пришедший в себя, над плечом моим склонился.
— Ничего особенного, — вздохнул я, доставая штучку. — Две трубочки, чёрная да белая. В трубочки дуешь, и шип летит куда следует. А чтобы он в ложе попал, вот эти колёсики крутить надо. Дюжина шипов в каждом колёсике. Поворачиваешь чуток — и подаётся шип, от ленты отделяется, в ложе опускается. Шипы, ясное дело, не простые, а смазанные. Если прицельно, то шагов с двадцати, а так шип и на пятьдесят шагов летит, но тут уж как выйдет…
— А почему две трубки? — поинтересовался господин Алаглани.
— А смотря для какой надобности, — хмыкнул я. — В белой трубке шипы одним ядом смазаны, в чёрной — другим. Ежели из белой трубки стрельнуть, человек обездвижен только будет, и часа два шевелиться не сможет. А коли из чёрной, то насмерть, там яд суровый.
— А со стороны как дудочка выглядит, раздвоенная, на каких пастушки играют овечкам, — заметила госпожа Хаидайи, оторвавшись от готовки.
— Откуда у тебя это? — строго спросил господин Гирхай.
— На дороге валалось, подобрал как-то, — улыбнулся я.
— Отказываешься, значит, говорить? — нахмурился он.
— А что, пытать будете? — я ухмыльнулся так, что все зубы стали видны.
— Да брось, Гирхай, — тяжело вздохнул господин Алаглани. — Сам видишь, он всё равно не скажет. Одно слово — минерал непонятной природы.
— Природа моя совсем даже понятная, — возразил я, убирая штучку от любопытных глаз. — Природа моя хочет жрать и спать. Сейчас, госпожа моя, помогу вам с готовкой управиться, и накроем. Хотя… они ж всю посуду переколотили.
— Есть запасная, — усмехнулся господин Алаглани. — Постой! — он подтянул меня к себе, положил левую руку на лоб, а двумя пальцами правой слегка сжал моё запястье. — Да ты горишь весь. Снежная лихорадка, видимо. Ну-ка…
Он легко, словно куклу, поднял меня на руки и понёс в комнату, где ночью спал Илагай.
— Это вы что? Это зачем? — возмущался я, но господин, не слушая моих криков, положил меня на кровать, быстро и деловито раздел, накрыл толстой медвежьей шкурой.
— Сейчас выпьешь настой желтоголовика, потом я разотру тебя барсучьим салом, — строго сказал он. — К вечеру, как проснёшься, стакан крепкого вина и отвар длинношипа. Утром станет полегче.
— Да я отлично себя чувствую! — заявил я, пытаясь поднять непослушную голову. — Я вполне могу работать!
— Тут и без тебя есть кому работать! — заявил он.
— И кому же? — хмыкнул я. — Принцессе? Или пресветлому князю? Им же невместно!
— Понял? — коротко спросил он.
— Понял, — кивнул я.
— Давно?
— Вчера.
Хотя вчера только то и случилось, что давние мои догадки сделались твёрдо установленным.
— Ладно, потом поговорим, — сказал он и вышел.
И тут же, легка на помине, появилась госпожа Хаидайи. Присела на край кровати, обняла меня, и сделалось мне под шкурой жарко-жарко.
— Бедный… — произнесла она и, нагнувшись, поцеловала мой лоб. — Как же ты настрадался, малыш…
И вот тут я заплакал. Будто не пятнадцать мне через три месяца стукнет, а всего-то десять или того менее. Не в голос ревел, понятно, да и какой у меня тогда был голос — хрип и сип один — но уж слёз натекло преизрядно. Плакал я, ибо до сердечной боли всех мне стало жалко — и её, скиталицу, и маленького Илагая, и папу его — попавшего в демонские когти господина Алаглани, и старика Гирхая, и, конечно, брата Аланара, и старого графа и его молодую жену, и уж тем более несчастного мальчишку Арихилая, ставшего беспощадным Лешим, и даже Волосатика этого звероподобного… Ну и себя, конечно.
— А ты чего плачешь? — удивился Илагай, просочившись в комнату. — Ты же победил медведя! И без арбалета, во как!
Лист 31
Я говорил вам, почтенные братья, что события ускорили ход свой с осени, а к зиме понеслись галопом. Всё так, но галопом нельзя скакать вечно. Вот и у нас после бурных дел наступило затишье.
В лесном доме господина Алаглани мы пробыли ещё день, а потом нашим гостям настало время уезжать. Оно и понятно, счастье слишком долгим не бывает, а в их положении опасно оставаться где-либо дольше нескольких дней. Тем более, после нападения ночных, которое могло быть и не таким уж случайным.
К счастью, господин Гирхай действительно не шибко пострадал, и мелкая рана головы не помешала ему править лошадьми.
А вот со мной вышло похуже. Видно, слишком уж полюбился я снежной лихорадке, и потому, несмотря на обещания господина Алаглани, не поднялся я на другой день. Жар сменялся ознобом, голова была тяжёлой как колода, на которой дрова колют, саднило горло и голос пропал. Я почти всё время дёргался между сном и явью, и не спрашивайте, что снилось — всё равно не помню. Одно скажу — сны эти были странными и тревожными. Вроде кто-то звал меня куда-то, куда никто ещё не ходил, кто-то угрожал не пойми чем, кто-то ругал не пойми за что.
Потому я и отъезда гостей не заметил. Проснулся ближе к вечеру, когда их и след уже занесло начавшейся наконец метелью. Я даже подумал было, не приснилось ли мне это всё — госпожа Хаидайи-мау, пресветлый Гирхай, маленький Илагай, но нашёл в изголовье игрушку — деревянного пса с ладонь величиной. Ясно кто оставил. От сердца, видно, оторвал.
Господин Алаглани так и не позволил мне вставать, кроме как по нужде. Сам топил печь, сам готовил еду из оставленного гостями. И каждый час менял мне мокрые тряпки на лбу да поил отварами. Один раз, думая видно, что я сплю, пробормотал интересную фразу:
— Пока ничего иного я не могу для тебя сделать. Пуст я пока.
А на другой день отправились в путь и мы, хоть и не прошла моя лихорадка. Перенёс меня господин Алаглани в бричку, закутал в медвежью шкуру, а сам сел на козлы. Я же провалился в такой глубокий сон, что не помню даже, останавливались ли мы на том самом постоялом дворе. Пришёл в себя уже в городском доме, на диване в кабинете. И первое, кого увидел — кота. Рыжий забрался мне на одеяло и буравил своими жёлто-зелёными глазами. Изучал, как хитрую загадку.
— Ну, здравствуй, — сказал я ему и чуть приподнялся. Голову уже не ломило, и жар схлынул, но всё тело пропиталось слабостью. Сейчас, в случае какой беды, я не то что с медведем бы не справился — даже с котом..
— Я гляжу, тебе получше? — спросил господин Алаглани из-за стола. Оказалось, уже вечереет, солнце недавно скрылось, но пламенеет ещё в полнеба холодный пунцовый закат.
— Ага, — подтвердил я. — А день сегодня какой?
— Пятнадцатый день Морозня, ровно неделя с Пришествия, — ответил он. — Мы вчера к вечеру вернулись, да ты спал всё, я не стал будить, ибо сон тебе сейчас как нельзя полезнее.
— На всю жизнь, верно, отоспался, — мне неловко стало, что столько хлопот ему доставил. И потом, какие бы приключения ни мотали нас, а от обязанностей слуги никто меня не избавлял.
