Владимир Свержин - Семена огня
Лисовский расчет оказался верным. Пипин сидел на плаще, разложенном в траве, и чистил кинжалом ногти. Едва лишь воин с наливающимся фингалом под глазом увидел майордома, не связанного, не охраняемого, да еще и с оружием в руках, он остолбенел, точно семеро кобольдов догнали его и разом сотворили заклятие, превращающее человеческую плоть в камень.
— Беальд?! — узнав пленника, переспросил Пипин. Разумная предосторожность, потому как половина лица бедолаги все меньше и меньше способствовала идентификации.
— Он самый, мессир! — уставив в майордома единственный на этот момент зрячий глаз, кивнул тот. — Гонец вашей сестры.
— Но что ты делаешь здесь?
— Меня перехватили какие-то… — вестник покосился на Карела, — наглым обманом! Я готов был сражаться, но…
— Эй, эй! — вмешался сэр Жант. — То, что нас было много, тебе почудилось. Просто в глазах троилось.
— Я мчался к вам, мессир, с посланием от госпожи Брунгильды.
— Что же, вот ты и достиг цели.
— У меня в суме пергамент.
Женя запустила руку в его поясную суму, достала свиток и передала майордому. Тот распечатал, оглянулся, а затем, понимая, чего от него ждут, начал читать вслух:
«Я знаю, что семя адского пламени Дагоберт и драконья подстилка Гизелла у тебя. Немедленно пришли ко мне Дагоберта. Потаскуху можешь оставить себе, развлекайся, сколько влезет. Змееныша отправь с Беальдом и его людьми, добавь с десяток своих, чтоб не сбежал. И не думай, что можешь от меня что-нибудь скрыть. Если узнаю, что ты пытался утаить добычу, во франкских землях ты не сыщешь лисьей норы, где бы смог укрыться от моего гнева.
Брунгильда».
Чтение давалось Пипину с немалым трудом, но выбора у него не было.
— Как-то это не по-доброму, — прокомментировал услышанное вышедший на поляну Лис. — Сэр Жант, коней я там привязал, а тулово надо бы убрать, оно дышит, но движется с трудом. Только в ваших силах, мой господин, очистить дорогу от этой падали.
— Да, я щас!
— О нет, не торопитесь, мой господин, в этом нет никакой необходимости.
— Мастер Рейнар! — вдруг произнес принц Дагоберт. — Я бы желал сказать вам несколько слов.
— Как вам будет угодно, принц.
Они отошли на десяток шагов, и наследник престола заговорил снова:
— Я чувствую, сейчас вам неймется проучить мадам Брунгильду.
— Вы чувствуете? Каким же образом, мессир?
— Чувствую, этого достаточно. Уничтожить гарпию — наш святой долг. Однако сейчас нужно спешить, очень спешить.
— Но вы так и не сказали, почему. День-два — что это решает?
— Люди нашей крови не умирают совсем. Даже погибнув на поле сражения, будучи разрубленными на куски, они возрождаются в драконьем обличье, человеческий облик — лишь переходная часть долгого пути. Через девять дней после смерти, так или иначе, каждый из нас становится драконом. Если обряд состоится, отец возродится не здесь, а в нашем, драконьем мире. А если нет — из лесного грота вылезет обозленный, ненавидящий всех и вся дракон, и тот, кого он увидит, впервые открыв глаза, станет его повелителем.
— Вот оно что, — лицо Сергея стало непривычно серьезным. — Интересная хреновина с загогулиной получается. Вероятно, туда, к гроту, Брунгильда и летала ночью, проводила зачистку округи, чтоб, не дай Бог, никто лишний не появился. Ждет, надеется. Зачем гарпии собственный дракон — ума не приложу. Но зачем-то нужен. Одно ясно — необходимо, чтобы сейчас Брунгильда, сломя голову, рванула в Реймс наказывать своего непослушного братца и не крутилась под ногами. О, имеется мысль. Вы позволите, я ей письмецо надиктую? Заодно и Беальда со товарищи ей вернем. В качестве мула, как я уже выяснил, использовать его нельзя, а так корми еще три голодных рта за их фальшивое спасибо!
Эх, ядрена вошь, а Бастиан-то все писчие принадлежности с собой увез! Впрочем, о чем это я? Бьюсь об заклад, у брунгильдиного гонца перо, чернильница и запасной пергамент в суме найдутся.
Дагоберт кивнул.
— Но будьте осмотрительны.
— Это уж как получится, — ответил Лис и пробормотал себе под нос: — Картина Репина «Казаки пишут письмо франкской Брунгильде».
Через минуту над поляной звучало:
— «Драная лахудра, отрыжка Вельзевула, Асмодеева шлюха и сатанинской задницы навозная куча. Я тебя, падаль гнилозубая, в гробу видал, да и гроба неструганого на тебя жалко — одного кола осинового за глаза б хватило! Был бы воронью хороший корм, да с той радости и песен на моей свадьбе…» — Ты пиши, старина Пипин, пиши. Не топорщи перо! — «Твое дело не людьми командовать, а в Багдадском зверинце у шайтанова выкормыша в гареме крыс пугать! Твои указы мне — тьфу! Не страшнее воробьиного чиха, а и его глупее. Утрись ими, прорва ненасытная, а лучше затем и сожри. Мы с моей госпожой, прекрасной Гизеллой, ближайшими днями о помолвке объявим, а затем и коронуемся в Реймсе. И ежели брюху твоему хватит духа, езжай к нам туда, да и погляди своими моргалками тупыми, как все станется. Вот тебе мой плевок заместо печати, ибо, Богу ведомо, иного ты, свинюка запойная, не заслужила!»
Ну шо, по-моему, кратенько так, по существу. Теперь подпишись, только поразборчивей. Неровен час, у гроссфроляйн от расстройства в глазах помутится. Эх, жаль, не увижу рожу твоей сестрички, когда ей это будут читать. Ладно, ты пока душевно переживай, а мне еще надо проследить, шоб эти хапуги вернули казенное золото.
Глава 23
Во Франции нужно быть либо молотом, либо наковальней.
ВольтерМонастырь Святого Эржена еще слишком живо помнил пребывание в его стенах мнимого больного, и потому, когда он объявился у ворот, лицо брата-привратника обрело такое страдальческое выражение, что с него можно было писать лик какого-нибудь замордованного несознательными римлянами великомученика.
— Мир вам, добрые люди! — радостно помахав рукой, возгласил Сергей. — Отец-настоятель дома?
— Ступай себе с Богом, — вспоминая о количестве «Отче наш», «Верую» и «Помилуй мя, Господи», которые следовало еще отчитать за недавнюю попойку, благостно промямлил монах. — Не тревожь порог святой обители.
— Да ты шо, дружаня! Как язык твой шевельнулся такое сказать?! Шоб я тревожил порог? Да пускай лежит себе, как лежал! А ежели я с богом уйду, то с кем вы останетесь? Вы ж, небось, думаете, шо я пень неблагодарный? Так нет, благодарность моя не знает границ в рамках разумного. Я так чудесно исцелился с вами от всех хворей, шо большое вам человеческое спасибо! Вы настоящие добрые самарцы, нет, как-то по-другому… Самаритяне!
— Не суесловь, мирянин! — взмолился брат-привратник. — Даже слушать тебя — грех!
