Максим Далин - Моя Святая Земля
— Сэдрик…
— Если нам понадобится, туда и пойду. На кладбище. По крайней мере, медяки с глаз будут, а повезёт — так и больше. Мне плевать, насколько тебя коробит, король. Если нам с тобой вообще понадобятся деньги после этой свадьбы.
— Сэдрик, я же тебя не упрекаю и не обвиняю…
— Ладно, плевать.
Они остановились в нише у западного входа. Становилось всё холоднее, и стылая морось превратилась в мокрый снег. Ветер свистел в кронах парковых деревьев. Работяги перебрались на площадь перед храмом и принялись сооружать какие-то навесы; снег падал на факелы, свет стал красен и зловещ.
Эральду было холодно. Он накинул на голову капюшон и обхватил себя руками, но холод тёк откуда-то изнутри, превращаясь в мелкую нервную дрожь.
— Не простудись, — сказал Сэдрик. — Встань так, тут меньше дует.
— Ты уверен, что хочешь остаться со мной? — спросил Эральд, вжимаясь в нишу всем телом. — Я даже не представляю, что будет завтра.
— Не выйдет у тебя от меня избавиться, — буркнул Сэдрик. — Вот бы сбитня ещё или вина горячего… Да где же этот сучий монах, бесы его носят… Может, подождём где-нибудь под крышей?
— Мы уйдём, а он выйдет.
— Ну да…
Время тянулось страшно долго. Эральду казалось, будто оно остановилось вообще, он впал в странный транс и с ясностью галлюцинации видел, как по узкому и низкому лазу, рвано освещённому факелом, идут громадный белобрысый мужчина в тёмно-красном плаще с золотым кантом и миниатюрная беременная женщина в тяжёлом синем платье, вышитом жемчугом — ей тяжело, он её поддерживает, и лица у обоих отчаянные… отчаянные и безнадёжные…
Мама. Как сложно отвлечься.
— Я всё время думаю о ней, государь, — сказал принц Бриан.
Эральд вздрогнул и тут же сообразил, что, вероятно, задремал стоя, прислонившись к храмовой стене. Бриан стоял перед ним, как бледный призрак — и сквозь его тело просвечивали факелы работяг.
— Зачем вы здесь? — спросил Эральд, не разжимая губ. Казалось, что первое же сказанное вслух слово его разбудит — но Бриан услышал и так.
— Я умираю, государь, — шепнул Бриан, и слеза скользнула по его обезображенному лицу. — Но клянусь, я не умру, пока не попытаюсь искупить хоть часть зла. Я буду свидетельствовать в вашу пользу, государь. Против себя. Лучше умереть на плахе, сохранив остатки чести, чем подохнуть от яда, как замученному псу… не смею просить прощения — нет мне прощения…
— Я понял, — кивнул Эральд, и тут скрипнула отворяемая храмовая дверь.
Сон слетел и призрак исчез.
— Ты заснул, что ли? — удивился Сэдрик. — Идём!
Монах с подсвечником ждал в притворе.
— Куда идти? — спросил Эральд, с трудом приходя в себя.
— За мною, отроки. Живей идите, да тише — чтоб не заподозрил никто…
Сэдрик потянул Эральда за локоть. Они прошли за семенящим монахом по тёмному храму, слыша гулкое эхо собственных шагов; мраморные фигуры крылатых воинов белели, как привидения, нерукотворный образ на стене казался провалом в глухую темноту — в свете пары свечей только бледно блеснуло стекло подсвечников на алтаре. Монах скрипнул чем-то в нише слева от алтаря — и открыл низенькую потайную дверцу.
— Зачем это? — удивился Эральд, заглянув внутрь. За дверцей оказался крохотный чуланчик, в котором обнаружились низенький табурет и что-то вроде небольшой конторки. К конторке лепились несколько кривых свечных огарков. — Я имею в виду, зачем эта каморка была построена, святой человек?
— Что отсюда скажешь — у алтаря слышно, — отозвался монах. — В те времена Иерарх тут служил, Отец Клейдон был ветх и немощен, хоть святой жизни — что позабудет, отсюда подсказывал послушник. И многие пользовались — но нынешний Отец Небесный молод и силён, в служке не нуждается, а комната стоит пуста…
— Тут есть засов, — сказал Сэдрик. — Закроем изнутри?
— И то, — согласился монах. — Запри, отрок — и не кажите носа, да и дышите через раз, дабы не расслышал Отец Дерек — он будет государя венчать, а слух у него, как у лисы, остёр.
— А отсюда что-нибудь видно? — спросил Эральд. — Или только слышно?
— Прикрой дверь, — пожал плечами монах.
Эральд прикрыл дверь — и увидел в замаскированных щелях свет свечей на алтаре и на хмуром лице Сэдрика. Дверь в нише даже днём была, очевидно, погружена в глубокую тень, а те, кто стоял снаружи, у нерукотворного заалтарного образа, освещались или солнечным светом, или светом свечей. Старый фокус делал абсолютно невидимым наблюдавшего из темноты.
— Отлично, — сказал Эральд. — Замечательно, святой человек. Я очень вам благодарен, правда…
— Что с благодарностей бедному монаху, — заметил святой человек ворчливо. — Лишь пользуются добротой Господних слуг…
— Ладно, Божий слуга, заплачено, — оборвал Сэдрик.
— И отчего в молодых душах такая меркантильность и низкие мысли? Гони их, отрок, смотри на праздник и молись — да не смей и шороха издать, — монах задул свечу, отчего в храме стало темно, как в погребе. — Я ухожу — и не знаю вас более.
— Иди-иди, — сказал Сэдрик. — Сами справимся.
Он зашёл в коморку и закрыл дверь. Пару минут были слышны шаги монаха, потом гулко стукнула дверь. Эральд ощупью нашёл в кармашке рюкзака зажигалку и зажёг свечной огарок.
Вспыхнул крохотный огонёк, сделав тайный чулан неожиданно уютным.
— Молиться будешь? — спросил Сэдрик, садясь на пол. — Хоть бы Писание оставили, гады…
— Надо поспать, — сказал Эральд виновато. — Сядь на стул, а туда — я. Или давай подстелю спальник. Прости, надо поспать в любом случае. Я надеюсь на сны — вдруг что-нибудь изменится или прояснится.
— Я посторожу, — кивнул Сэдрик. — Надеешься, что во сне Господь знамение пришлёт?
— Вроде того. Тебе тоже надо поспать, но лучше разбуди меня через пару часов. Я боюсь, что сейчас не смогу караулить и засну…
— Спи и ни о какой ерунде не думай, король. Это меньшее, что я могу сделать. Я ведь тоже надеюсь на знамение.
Эральд разложил спальник на полу и лёг, свернувшись клубком. Сэдрик не перешёл на табурет, остался сидеть рядом — только задул свечу, и каморка погрузилась в кромешный мрак…
VIII
Марбелл не мог припомнить настолько тревожной ночи во дворце Сердца Мира — за все три года жизни здесь. Зубная боль, а не ночь. Кажется, никто из обитателей дворца, от короля-демона до последней судомойки, не спал нынче спокойно.
В келье у девочки-невесты горел свет и шептались. Содержания разговоров принцессы Джинеры с послами Златолесья не уточнил для себя только ленивый: с незапамятных времён покои, куда её поместили, служили пристанищем для тех, чьи разговоры интересовали политиков Святой Земли — сложная система "глаз и ушей" выводила звук, по крайней мере, в три кабинета, а наблюдать за происходящим в апартаментах златолессцев можно было и сверху, и со всех сторон.
