Вероника Иванова - Право быть
— Меня мучает только один вопрос, — задумчиво проронил великан.
Всего один! Я снова тебе завидую, Борги. Искренне и глубоко.
— Какой?
— Почему Магайон не отказался от дуэли?
Пожалуй, ты никогда этого не узнаешь. Те слова, которыми мы обменялись до начала поединка, не подлежат огласке, никто не вправе требовать от меня рассказывать все подробности, потому что настоящее дело чести всегда решается между двоими. Но даже если бы и потребовали… Для начала мне нужно переговорить обо всем случившемся с Ксо, а уж он установит уровень секретности по своему усмотрению.
Но оставлять Борга без ответа нельзя.
— А ты бы отказался?
Рыжий хмыкнул:
— Кто я и кто герцог! Он легко мог добиться, чтобы тебя заключили под стражу и сгноили в тюрьме, если не желал драться.
— Значит, желал.
— Вот и спрашиваю: почему?
— Кто знает… Может быть, просто хотел вспомнить молодость? А может, хотел почувствовать себя обычным человеком, а не влиятельным придворным, возвышающимся над толпой.
— Такое чувство стоит смерти?
Прожить несколько минут жизнью, отличной от всей предыдущей? Вдохнуть воздух невозможного, но такого притягательного мира? Испытать то, о чем не мог даже мечтать? Ощутить, как с сердца падают цепи?
— Иногда стоит и большего.
Но в отличие от меня рыжий был настроен отнюдь не философски. Впрочем, ему по чину положено крепко стоять на ногах и не отрываться от земли.
— А ты?
— Что я?
— Почему ты не отказался?
Все правильно, Борги, правильно, но так… Скучно. Есть две стороны, и если одна поддалась внезапному капризу или впала в безумие, то другая, чье здравомыслие, положим, даже временное, не давало повода усомниться, должна была взять власть над обстоятельствами в свои руки, дабы закончить сражение миром. Правда, ко всему этому прилагается еще одно крохотное условие. Совпадение желаний.
Да, именно совпадение. Хотя бы одно. Ни для кого не секрет, что живое существо каждую минуту своего существования испытывает по меньшей мере десятки разных потребностей, просто какие-то из них выступают на первый план, а какие-то удачно прячутся в тени. Я не хотел убивать герцога, не хотел помогать ему умереть, и если бы в глубине сознания Магайона теплилось бессознательное желание жить, крови не пролилось бы. Но человек, молящий меня о смерти, боялся оставаться в живых. Это не было усталое отчаяние эльфа, для которого уход в Серые Пределы был скорее потаканием собственному упрямству, чем исполнением долга перед живущими. Это был самый настоящий страх, тот, что больше смерти. И, к моему искреннему сожалению, я мог его разделить.
Я дышал туманом, забирающим волю. Я слушал заговор знахарки, с ужасом понимая, что не смогу ему противиться, как бы ни пытался. Кому-то другому опасения герцога показались бы смешным стариковским капризом, но только не мне. Если бы груз, давящий на плечи Магайона, был хоть чуть-чуть полегче! Возможно, удалось бы уговорить, упросить, пригрозить, в конце концов. Но ответственность за многие сотни судеб только усугубила положение, усилив страх до невыносимого предела. Оставшись в живых, герцог мог сойти с ума, мог добровольно удалиться от общества, что было бы не самым худшим вариантом, но мог и объявить охоту на возможных врагов. На лекарей и знахарей, на магов, на деревенских ведунов, на…
И он бы добился успеха, возможно, очень большого. Он искоренил бы магию в границах Западного Шема, но что началось бы потом? Новая война за территории, ибо кто из магов отказался бы от возможности припасть к освободившимся линиям Силы? Скорее всего, подлунный мир снова погряз бы в крови междоусобиц, пока все не вернулось бы на круги своя. Лет эдак через триста, но ни Магайон, ни я, разумеется, этого бы не увидели.
Прекратить поединок? Легко. Правда, иногда отказ от боя один на один приводит к сражениям многочисленных армий, как могло произойти и в моем случае. Нет уж, лучше крохотная война с единственным погибшим, чем мир, алчущий жертвоприношений.
Тем более он все-таки наступил. Мир в душе дядюшки Хака.
— Если я скажу, что он не оставил мне выбора, поверишь?
Рыжий немного подумал и кивнул:
— Поверю. Но разве чужой выбор тебя когда-нибудь останавливал?
И снова в точку. Еще полгода назад при подобных обстоятельствах я бы пустился во все тяжкие, только бы не допустить кровопролития, или уж постарался бы избежать чьей-нибудь гибели, потому что полагал жизнь самой большой ценностью на свете. Думал, что полагал. Но с той поры утекло столько… воды, что добро и зло поменялись местами не один десяток раз, и теперь, глядя на их умильно улыбающиеся рожицы, мне трудно угадать, кто в какую из минут водил моей рукой и владел моими мыслями.
Да, дар жизни драгоценен, спорить с этой древней мудростью смешно. Но то стихотворение было оборвано на полуслове, должно быть, мой дальний предок не успел записать самое главное. Или не написал намеренно, оставляя свободу выбора для каждого, кто ступит на скользкий путь мастерства.
…Держа в ладони, словно на весах,
Горячий шар мятущейся души,
Ни на мгновенье не сожмет кулак.
Захочешь пламенеть? Да будет так.
Погаснешь? Пусть.
Но сам всегда решишь,
Чего ты стоишь.
И заплатишь сам.
Если человек желает что-то сделать, ему нужно позволить ощутить свободу воли, иначе он превратится в раба. Я мог отговорить герцога от принятого решения, но это означало подчинить его моим желаниям. Означало стать господином и вновь услышать сладостное и ненавистное «dan-nah».[4]
— Считаешь, я не должен был?
— Убивать? — Борг пожал плечами. — Поединок — такое дело, что возможны любые случайности, и винить тебя не за что. Но ведь можно было не доводить до драки?
— Можно.
— Так почему же…
— Герцог желал поединка, неважно по каким причинам. Мне нужно было разрушить его надежды?
— Спасти его жизнь. Ведь ты мог это сделать.
Мне бы научиться столь истово и блаженно верить! Можно было сохранить тело Магайона в неприкосновенности, это верно. Но жизнь… Разве она сводится к тому, чтобы только дышать, спать, есть, пить и посещать отхожее место?
Жизнь. Она остается с нами ровно до той минуты, пока мы сами не решаем ее отпустить. Герцог умер раньше, чем написал на листке бумаги несколько слов. Он, человек могущественный и влиятельный, внезапно осознал, что уязвим точно так же, как и простой бедняк. Чудом сбежав из плена, он ужаснулся даже не возможности снова стать узником, а тому, что вслед за собой приведет в рабство тех, кого любит и кем дорожит.
