Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга 3
— Ну да… Они и глаз не поднимают, скромные такие, стыдливые…
— Потому что слепой! Один знак, и любая твоя. Кстати, ты вон даже полотенце Лелы взял в бане! Судьба!..
— Она какого рода?
— Что тебе род? — голос старухи стал насторожённым. — Роды старики выбирают, когда малых отроковиц обручают. А любовь рода не ищет.
Она подождала ответа, однако Ражный молчал, перебирая куртки — то рукава коротки, то пуговицы не застёгиваются.
— Из рода Матеры Лела, — после паузы продолжала вдова. — Потому смугленькая, на персиянку похожа… Знаешь, откуда род произошёл?
— Знаю, — буркнул он и через некоторое время добавил: — Только не похожа. У девиц ловчего рода руки жёсткие, как у кузнецов.
— Гляжу, ты уже специалист по девичьим ручкам, — язвительно вымолвила вдова. — Ох, приглядись, Ражный! Жалеть станешь потом, в глазах стоять будет… Ты мне только знак подай, я племянниц быстро спроважу. Они ещё совсем юные, а Лелу пора выдавать. Третий раз приезжает виноград давить. Нет, что я говорю? Четвёртый! И вино не портится, а всё никак не выберет…
Он сел на пол и стал примерять новые, кургузые от долгой лёжки, отвердевшие ботинки. Вотчинница обидчиво вздохнула.
— Заметила я… Скоро девчонки скисли. Их же родители в строгости держат, хоть и в миру живут. А тут ражного жениха показали! Эдакий молодец!.. Тебе чего надо, сам хоть знаешь? Ковыряешься, как сытый кот после свадьбы. На себя–то посмотри!.. Изрядно потрёпанный, если не сказать драный. Тебе самых лучших невест привезли, между прочим! Лелу вон министр всего спорта который год обхаживает, высватать норовит! А она к тебе приехала…
Ражный обулся, хотя ботинки напоминали колодки, и взялся примерять бушлаты. Вероятно, прапорщик тащил со склада всё подряд или современные новобранцы были настолько тощими, что и форму на них шили, как на вьетнамцев. Зато в залежах откопал новенькую солдатскую шинель большого размера и без знаков различия, примерил — впору, и не стал снимать, так и вышел к старухе.
Та оглядела его с головы до ног, усмехнулась надменно:
— Воин! Казачина!.. Я поняла, тебе надо завоевать. Взять добычу! Ты пленниц любишь. Видно ловчий род… Ну что, завоёвывай, завоеватель! Плени, коль удастся… Но всё равно пошли вино делать. Без мужских рук нельзя. Хотя, впрочем, обходились! Видел жёлоб у чана? Чопик достанешь, и само в бочки льётся… Без ваших рук, бывает, даже добрей вино. И девицы бы подолов своих не задирали…
Вотчинница распахнула дверь, ступила за порог, но тут же с испугом заскочила назад. Крючковатый нос распрямился.
— Там кто–то лежит! На крыльце!
— Кто?..
— Не знаю, то ли собака большая, то ли волк!
Вячеслав отодвинул её в сторону и отворил дверь…
Молчун лежал на ступенях, зализывая стёртые об асфальт и камень лапы…
Глава 13
Норовистый, диковатый красный конь был редкой масти: сам цвета зоревого неба, а нечёсаные, неухоженные хвост и грива — золотистого, так что и ночью светились. Приметный этот жеребец пять лет в монастырском табуне особняком ходил, никого близко не подпускал, а попытки его поймать и объездить были тщетны. Многих лихих наездников и пастухов из числа послухов да иноков покусал, полягал задними, побил передними копытами, а одного сметливого аракса, сумевшего аркан набросить, волок за собой с версту, изувечив десницу. И утешился страдалец тем, что, пока тащился следом, выщипнул у него из хвоста горсть золотистого волоса да потом себе главотяжец сплёл.
А конь словно возгордился своей красотой да волей, скакал себе в удовольствие, любовался, какой он величественный и статный, гарцевал перед кобылицами. За это хотели его сначала в табуне на племя оставить, но случайно изъян усмотрели: красный вспять не ходил. Сухие жилы у всех четырёх ног его коротки были от природы, назад шагу не сделать. От того копыта узкие и скошенные назад, землю так бьют, что комья летят, словно он всё время в гору
стремится или взлететь намеревается. То есть даже и объездив, немного будет проку. Для верховой езды ещё ничего–для обоза вовсе негоден, не запрячь ни в телегу, ни в сани, ни под волокушу поставить. Что за обозный конь, коего не спятить? А лошадей в Троицкой пустыни и прочих монастырях разводили не для конного строя, ибо Засадному полку сражаться было след пешим, невзирая на супостата. Свои табуны держали, чтоб скоро ездить на Пир Святой, то есть доставить войско к полю брани. И потому оставляли только дойных кобылиц, дабы араксы в походе не рыскали по округам в поисках пропитания, не тащили с собой обозов с провиантом–всё мешает спешному и скрытному движению. Коль есть всегда с собой молоко, а всякий инок научен, как из него сыр сделать, не покидая седла, такому всаднику по плечу великие вёрсты бездорожьем, окольными путями. А потому добрых жеребцов оставляли на племя, остальных же меняли на молодых кобылиц либо гоняли на ярмарку в Радонеж или Москву.
Таковая участь и красного коня ожидала, да только не могли обуздать, чтоб свести на торжище. А переходивший сроки, необъезженный конь всё равно что дева–перестарок, которую вовремя замуж не выдали: с виду спела, хороша, да норовом строптива и годами не потребна. Проезжие купцы как увидят жеребца в табуне, так залюбуются, не ведая об изъяне, пристают к инокам, продайте либо в обмен отдайте, на любую кобылу. Те же отвечают: мол, возьмите, коль изловите. Бывало, целый день гоняются, пускаются на хитрости, заманивая в загон, покуда не узрят изъяна. А узрят, так сразу и интерес теряют.
Однажды ехал торговым путём богатый ордынец именем Хозя, увидел на поле красного коня, зацокал языком и тоже польстился на его стать, несмотря на то что хвост и грива не стрижены, не чёсаны, все в репьях. У татар лошади были мелкие, низкорослые, это чтоб легче зимой прокормить. Сподобил этот Хозя своих татар словить жеребца, те за свои арканы и давай его по полю гонять. Уж до того догоняли, что коней своих приморили, однако поменяли и снова за красным, крутят, гыркают по–своему, арканами машут, и так и эдак пытаются взять, всё одно уходит.
Уж и засады на него устраивали, и хитроумные силки из арканов по земле разбрасывали, чтоб ноги спутать, кобылицу в охоте впереди пускали, дабы завлечь в загон, ничего не помогло. А ежели ордынцу что на глаз легло и в голову втемяшилось, он уж ни за что не отступит. Хозя узрел такой позор, разозлился, камчой своих приближённых отхлестал и, не сдержавшись, сам бросился ловить.
И стали татары кружить красного коня, взявши в круг. Кружат, а сами всё тесней и тесней сбиваются, получилось, в плотное кольцо взяли, жеребцу деваться некуда, тоже вертится, но вырваться не может. Татары и вовсе сузили круг, и уж не арканами, а камчами пытаются шею захлестнуть на удавку. Красный же пятиться не мог, чтоб уклоняться, татары это заметили, но изъян будто бы им впору, мол, такого и надобно, всё ближе к его морде кружатся. И словили бы наверняка, но жеребец от отчаяния взвился на дыбы и пошёл вперёд на задних ногах, а передними бьёт, ровно аракс в кулачном зачине. Вот сам Хозя и подвернулся ему: голова, словно орех, только щёлкнула под копытом, да ещё несколько татар пострадало. Кого из седла вышиб и стоптал, кого в грудь побил чуть не до смерти. Ордынцы в страхе расступились, красный вырвался и помчался полем. Татары опомнились, похватали луки, осыпали его стрелами, и, пожалуй, до десятка их унёс жеребец в своём крупе.
