Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга 3
Обзор книги Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга 3
Главному герою - вотчинному араксу Ражному - предстоит пройти путь духовного совершенства, чтобы в итоге обрести свою суженую и получить от неё свое роковое предназначение, связанное невидимыми нитями с тайнами судьбы его далёкого предка.
Сергей Алексеев
Волчья хватка
Книга 3
Глава 1
Ловчие иноки много ночей с табуном жили, спали с лошадьми, в бане не мылись, и так пропитались потом, что за версту разило. С сумерками ещё и навозом натирались, дабы окончательно отшибить запах человеческий, и всё одно волк людей вынюхивал. Порыщет около, попугает из призрачной белёсой тьмы, встревожит табун, вынудит сбиться в плотный круг, защищая молодняк. И так до восхода куражится, стервец, не даёт кормиться!
Сеголетков зверь не трогал, к жеребцам и близко не подходил, невзирая на их стать; норовил кобылиц отбить, угнать, причём молодых и справных. Ровно толк знал в лошадях, и не резал, не рвал мяса, крови не вкушал, чтоб насытить утробу, — будто для неких иных нужд похищал!
Было чему дивиться.
Сколько раз потом ходили следом, лес прочёсывали частым гребнем, выстроенным из послухов и черноризников. Ни кобылиц, ни следов пиршества, ни матёрого, ни логова! Будто из–под земли является разбойный зверь и туда же уходит вкупе с добычей. Пока стерегут, близко не подойдёт, круги нарезает поодаль, но стоит на ночь без караула оставить либо стража заснёт, тут непременно и выскочит, сатана. И опять за ночь одной–двух молодок недосчитаешься. Эдак–то весь монастырский табун изведёт!
Думали уж, блазнится пастухам и не волк это — радонежские разбойные люди шалят либо ордынцы, прибегая из своих баскачьих становищ. Хаживали к тем и другим, по уговору в полях и дворах всех коней озрели, на дальних и ближних торжищах приглядывались, на дорогах перехватывали — ни единой кобылки не сыскали. А у монастырских лошадей шеи, таврённые косым крестом, знака не вывести, да и породы не спрятать, всего–то две масти — гнедые да соловые.
Ровно в преисподнюю сводят коней!
Игумен Сергий уж самых дошлых ловцов посылал в надзор. Иноки засидки устраивали на подступах, живым поросёнком заманивали, на волчьей тропе даже ловчую яму копали, да всё ему нипочём. Будто потешается шалый зверь над божьими людьми! И вот тогда настоятель Троицкой пустыни отнял от важного ремесла на дору мужающего гоношу Кудреватого, велел пойти в ночное и низвести озорного конокрада. Невзирая на молодость, отрок не только в ратном деле преуспел; в ловчем промысле сведомым слыл, ибо с детства впитал отеческое ремесло. Добыть матёрого ему по нраву и славе бы пришлось.
— Добро, отче! — вдохновился и не сдержал хвастовства гоноша. — Тебе его как доставить? Шкуру или живого да сострунённого?
— Да хоть в шкуре, хоть без, — не внял бахвальству Сергий. — Токмо гляди, свою побереги. Для иного дела сгодится.
Кудреватый в Радонеж сбегал, там отыскал на хозяйских дворах матёрую суку в охоте, испросил милости:
— Не баловства ради, пользы для! Прости, Боже!
Поймал собаку, течкой сапоги намазал, после чего на палку их и через плечо, да в ночь, босым на монастырское пастбище. Стражников в обитель отослал, один с табуном остался и при себе только кнут о трёх колен, петли верёвочные да засапожник малый. Обулся, по–волчьи нарыскал окрест поля, заячью сметку сделал и у своего следа затаился. Дошлый сын ловчего ведал: гон у волков в феврале, однако зверь охочую суку в любое время не упустит, непременно нюхом возьмёт, настигнет и не побрезгует огулять.
До рассвета табун пасся преспокойно, а тут забрезжило, и кони запрядали ушами, заржали тревожно. Сбились в круг, жеребцы задом к супротивнику встали, дабы зверя отлягнуть, кобылицы с молодняком внутри сгрудились.
Знать, где–то поблизости конокрад, взял сучью течку и теперь тропит отрока.
Гоноша изготовился и видит: матёрый не польстился! Не по следу пошёл — поперёк его, и на махах да прямо в табун. Ни одним копытом не зацепило лешего, между ног сквозанул. Лошади порскнули в стороны, разорвали оборону, и волк прыжком к заранее высмотренной кобылице. Та со страху в самую гущу, крик, ор, переполох в конском племени! Иных не трогает, а её гоняет по кругу, ровно пастух, то ли забавляется и куражится так, то ли азартом себя распаляет. Отрок уж думал, сейчас зверь нарушит свой свычай, сделает хватку, вырвет клок из промежности, и рухнет раненая молодка. Но матёрый порезвился да заскочил ей на спину! В гриву клыками вцепился, и кобылица понесла серого наездника.
Сведомый волчатник на минуту оторопел от эдакой прыти, сразу и опамятоваться не смог, про осёдланного коня забыл, да отважный, с кнутом в середину табуна пешим ринулся.
— Выходи супротив! Силой померяемся!
И опоздал. В рассветном тумане лишь конский хвост мелькнул, распущенный по ветру, — верхом ускакал разбойный зверь.
Тут послышался отроку хохот. Громогласный, надменный, торжествующий, истинно человеческий! Ровно над ловцом потешался серый конокрад.
Гоноша, однако же, пришёл в себя, прыгнул в седло и на резвом жеребце ему вослед. И настиг скоро, среди поля. Покорившаяся волку кобылица шагом шла, всадник верхом сидел, как человек. И ещё лапами передними подбоченился! Кудреватого зазнобило от страха, но и здесь не сплоховал, налетел сбоку, изловчился и стебанул верхового зверюгу кнутом. Ударом валким, по месту уязвимому, убойному — в подбрюшье. Всякого серого от подобного щелчка в крючок загибает. Тут же раз, другой: не прохватывает, хоть бы дрогнул! Кобылица больше испугалась свистящего кнута и опять в галоп. Тогда отрок в третий раз достал, уже в отчаянии — вкось, по ушам. Рукой ощутил, как влипает в плоть туго, с гранью плетённый кнут. Шкура волчья полопалась, раскроилась на ремни, затрепетала на ветру, однако и капли крови не выступило.
Родитель отрока с одного удара засекал волка, уязвлённый зверь юлой вертелся потом на земле, норовя вырвать боль зубами. Голыми руками бери да сострунивай.
И всё же матёрый огрызнулся, с кобылицы нехотя соскочил, да не бросил добычу. Оказавшись позади, гнать стал, ровно пастуший пёс: только что не лает, молча скачет, серым сполохом стелясь по земле, лишь клочья шкуры трепещут. Отрок в азарте своего коня по брюху сомкнутой плетью вытянул, раззадорил на длинный мах, жеребец летит — по земле стелется, но всё одно не догнать. Не достать и кнутом, пустив его нахлыстом, — аршина не хватает!
Дьявол, не зверь!
К тому же кобылица то ли вперёд унеслась, то ли незаметно порскнула в сторону и пропала в белёсых дымчатых сумерках. А волку нет бы в лес и скрыться; крутит по полям да лугам, где чисто да просторно, по прямой идёт, словно дразнит! Однако гоноша не отстал от зверя, попробовал издали отстегнуть лапы разбойнику. На короткий миг настигал, выстреливал кнутом разящую, железом калёным жалящую петлю. И опять будто доставал! Но зверь и разу не припал, не замедлил бега.
