Пол Андерсон - Дахут, дочь короля
— Королева, — услышал он. — Сегодня королева Тамбилис ушла в Красный Дом вместе с королем, и этой ночью она спит рядом с ним. Сколько осталось до того, как меня предадут остальные?
Но она тут же снова рассмеялась, ликующим смехом, обняла его и прислонилась щекой к его щеке на одну волну, накрывшую его сердце. Она сказала, отступая:
— Нет, прости, у меня нет желания морить тебя нашей политикой. Будем просто радоваться вместе. — Подойдя, она сняла с него маску. — Садись. Домашние, конечно, уже свободны, так что позволь мне за тобой поухаживать, друг и гость. Забудь все, чем мы когда-то были.
В сущности, делать ничего было не надо. Вино с бокалами ожидали на столе, вместе с аккуратными закусками. Она зажгла в лампе гнилушку, чтобы та яростно разгорелась, как и следовало. Потом поставила ее в бронзовую чашу, полную сухих и измельченных листьев, чтобы они начали тлеть. Расположившись рядом с ним на кушетке, она сказала:
— Дым обладает своей силой, но у него резкий запах, который, надеюсь, смягчится благовониями. Теперь налей нам, Томмалтах.
Он послушался. Они посмотрели друг на друга над краями бокалов и пригубили.
Дахут весело болтала. Немного погодя он уже смог отвечать.
Когда она заставила его несколько раз вдохнуть дым, он почувствовал беспредельную, трепещущую радость и покой. Как чудесен мир! Он мог шутить, либо просто сидеть и смотреть на ее милые губы сотни лет, стоит ей только пожелать.
— Подожди, — прошептала она, — я сейчас.
Он уставился на свет лампы. Там была глубокая тайна, которую он почти понимал.
Снова вошла Дахут. Распущенные волосы поверх самого что ни на есть легчайшего и свободного платья с поясом. Оно было голубым, цвета моря, оттенок, что плескался под лазурью ее глаз.
Голубой была и щепотка сухоцветов, зажатая в ее левой руке, как в чашечке. Правой она подняла кубок. Девушка склонила голову и поцеловала огуречник. Слизала и запила хорошим глотком вина. То была еще одна тайна в эту ночь тайн.
Она свернулась сбоку от него и положила голову ему на плечо.
— Обними меня, — дохнула она.
Он так и не понял, кто из них начал поцелуй и когда.
Она взяла его за руку и отвела в спальню. Лунный свет лился через открытое стекло, смешиваясь со светом свечи на столе, ртуть с золотом.
Теперь уже серьезно его пальцы направлялись к ее поясу, оттуда к застежкам платья.
Он встал перед ней на колени.
Дахут потянулась, казалось, будто она поставила его обратно на ноги, и этот поцелуй все длился и длился.
Однако она хихикнула, когда они оба неумело возились с завязками на его одежде.
Но потом она поймала его в объятия и потянула в постель, мурлыкая.
— Да, о да.
Он не знал, причинил ли ей боль.
— Ты первый, самый первый, любимый, — говорила она ему, дрожа у него в руках; и одно или два темных пятна сказали то же самое; но она увлекала его дальше и быстро усвоила, что доставляло ему удовольствие, стараясь ничего не пропустить.
В окне засерел рассвет. Среди беспорядка Дахут села прямо и сомкнула колени. Над ними были ее млечно-розовые груди, с синяком, который он поставил в пылу страсти, а она в наказание просто велела ему поцеловать. Она посмотрела вниз, где растянулся Томмалтах.
Вдруг ее взгляд и голос по интонации стали похожи на приближающуюся зиму.
— Что сделано, то сделано, — сказала она, — и это было великолепно, и пусть мы повторим это еще много раз под небесами. Но знаешь ли ты — не знаешь? — что мы совершили смертный грех и оба должны умереть, если ты только не сделаешь одну вещь, благодаря которой все снова станет на свои места.
VГрациллоний просыпался медленно. В сознании ярко пересекались фрагменты сна, как в лесу, в самом раннем свете солнца видна покрытая росой паутина. Он открыл глаза, и все расплылось. Он не знал, который час, но просачивающийся сквозь занавеску яркий свет образовывал в комнате светящийся полумрак. Он сонно предположил, что рассвело уже давно.
«А день?» — он посмеялся про себя, заметив, что думает по-исански — шла Луна Охотника. Сегодня ночью она будет совсем полная. Он подумал, что если бы эта спокойная погода продержалась, то они вдвоем с Тамбилис могли бы прогуляться по дороге и насладиться ее красотой. Это не будет считаться уходом из Леса, при условии, что они сюда вернутся. Прошлой ночью они были слишком заняты.
Она все еще спала, повернувшись к нему, через путаницу волос очертания ее лица были неясными.
Как она прелестна. Сейчас большинство женщин представлялись ему во всей своей невзрачности. Пока он потягивался, его рот растянулся в улыбке — осторожно, чтобы ее не разбудить — и вдохнул ее тепло. Пусть отдохнет. В их распоряжении был сегодняшний день и сегодняшняя ночь и следующие день и ночь, прежде чем это уединение подойдет к концу и он должен будет вернуться, чтобы снова стать королем, префектом, центурионом. После того как он повстречал ее на Аквилонской дороге, они с наслаждением сговаривались, как ему скинуть с себя обязательства на этот промежуток времени…
Милая бедняжка, ей придется справляться с собственными трудностями. Но вместе, щитом к щиту, они одержат победу, врагов обратят в союзников, вернут утраченное, и, да, в сознании людей завоюют пространство для Дахут, чтобы она тоже счастливо правила.
Он выскользнул из-под одеял. Холодный воздух щипал кожу. Он наденет платье и после молитв пробежится по Лесу, прежде чем они разговеются.
Ударил звук, он застыл на месте. Он был слабый, заглушённый, и он, возможно, принял за него какой-нибудь звон из зала… он доставал его снова и снова: мерные удары молота вызова.
VIСначала он не мог поверить, увидев, кто стоял под дубом. Он спит, и это ночной кошмар? Нет, думал он в глубине души, этого не может быть. Он слишком ясно осознавал наличие сучьев без листьев у него над головой, покалывание накинутой им шерстяной туники, холодный ветер, обдувающий его голые ноги, и холодные плиты под босыми ступнями. Потом он подумал, что произошла ошибка. Скажем, если Томмалтах выпил, никто не воспримет серьезно детскую выходку. Но Томмалтах стоял перед ним непоколебимо, одетый в шотландский килт, изящно обернутый вокруг его обнаженной худощавой мускулистой фигурой, в ножнах через спину длинный меч, а в левой руке маленький круглый щит; по плечам расчесаны черные волосы, умытое красивое лицо, огненно-голубой пристальный взгляд.
Вдруг все это дрогнуло. Засверкали слезы.
— Вы не скажете мне ни слова? — закричал Томмалтах, словно его пытали.
— А что я могу сказать? — деревянно ответил Грациллоний.
— Могли бы спросить, почему. — Вдох за вдохом всхлипывал Томмалтах. — Пугайте меня, или еще что-нибудь.
