Валентин Леженда - Ловчий смерти
– А ты видел там зеленые поля травы? – усмехнулась Мара.
– Нет!
– Черная Межа разделяет совершенно разные миры, и чем дальше мы заходим, тем больше убеждаемся в этом.
– Далеко ли еще до пустыни?
– Сейчас трудно сказать.
– Почему?
– Звезда не отвечает… иногда такое случается с ней… редко, но случается…
– А ты спрашивала ее, почему так происходит?
– Спрашивала, но ее ответ ровным счетом ничего тебе не объяснит, «коррекция орбиты», вот как называется причина, по которой иногда звезда пропадает…
– Значит, мы лишились глаз?
– Уверяю тебя, это ненадолго.
Местность отлично просматривалась. Вергун подумал о хищниках, которые вполне могли водиться в высокой траве, и тут же одернул себя:
«Это тебе, братец, не окрестности Арджаса, это совсем другое место, где можно жить по-настоящему, не опасаясь каждую секунду смертельного броска из-за угла».
– Не тоскуешь по родным землям? – неожиданно спросила Мара, срывая длинные серые колоски.
– Нет, – честно признался Ловчий, – но если придется вернуться, я сделаю это.
– Если будет куда возвращаться, – грустно улыбнулась Дева Клинка.
Горизонт потемнел, с севера шла гроза. Отягощенные влагой тучи угрюмо хмурились, гневаясь на силу, заставляющую их ронять слезы. Глухие раскаты грома яростно ревели где-то там, куда еще только предстояло добраться. Трава тревожно заволновалась, Сын Карны взял спутницу за руку.
– Идем?
– Куда?
– В грозу!
– Ты шутишь?
– Нет, я вполне серьезно!
– Но… зачем…
– Просто я так сейчас хочу.
Она покорно последовала за ним, ведь воля уходящего в Серую Зыбь – закон для продолжающих жить. Уставшая лошадь плелась следом за своим хозяином, каждый раз вздрагивая, когда вдалеке слышался раскат приближающейся могущественной стихии. Вергун ни разу не видел настоящей грозы, такой, какой она была в нормальном мире. Пространство не трещало по швам, открывая взору порою удивительные, а порою ужасные картины. Непогода не несла смерть, гости не могли проникнуть сюда под прикрытием разгулявшейся бури.
«Именно это их и погубит, – думал Сын Карны, подставляя лицо хлещущим теплым струям. – Беспечность, уверенность в том, что завтрашний день незыблем».
Ему было искренне жаль этот мир, но что-либо изменить уже невозможно. Да и было ли возможно раньше? Наверняка ведь нет.
– Ты сумасшедший! – прокричала Мара сквозь раскаты рычащего грома.
Дева Клинка смеялась, лукаво поглядывая на Ловчего.
– Ты просто сошел с ума, а я разговариваю с тобой, считая тебя прежним… Разве тот прежний Ловчий был способен любоваться дождем? Что с тобой… внутри тебя поселился кто-то, кого я не знаю…
– Тебя это пугает?
– Почему ты так решил?
– Да вот решил – и все тут.
– Глупенький, как же ты до сих пор ничего не понял.
– Не понял что?
– Ведь ты становишься человеком!!!
Вергун так и застыл посреди мокрой травы, недоверчиво глядя на Мару. Длинные волосы свисали мокрыми сосульками прямо ему на лицо, по черным прядям стекала вода. Она попадала за воротник и дальше, растекаясь по спине, струилась прямо в сапоги. Он весь теперь состоял из воды. Он промок, и почему-то именно это казалось ему сейчас самым невероятным. Не то, что он становился человеком, а то, что промок…
– Почему ты молчишь?
– Я… я не знаю, что сказать…
– Ты должен радоваться.
– Радоваться?
– Ну да… ведь это прекрасно: черствый убийца с черным сердцем любуется дождем.
Человек? Снова? Но ведь он давно забыл, что это такое. Подчиняясь мимолетному порыву, Вергун повернул перстень на безымянном пальце и… ничего не произошло. Он так и остался стоять под дождем мокрый, нелепый, не понимающий, что теперь делать.
– Что снова случилось? – притворно негодуя, спросила Дева Клинка. – Почему у тебя опять мрачный вид?
– Я утратил свое главное оружие, – не веря в то, что он произносит эти слова, ответил Ловчий. – Я больше не могу обращаться…
– Вот и славно, – обрадовалась Мара, – эти превращения наверняка однажды выпили бы из тебя всю жизнь, и ты бы стал живой тенью. Ты ведь когда-то рассказывал мне о Ловчем, который слишком часто поворачивал перстень.
– Я специально пугал тебя, – рассмеялся Сын Карны, – выдумывая небылицы, а ты, значит, поверила?
– А вот и поверила… и сейчас… верю…
Дождь прекратился. Так же неожиданно, как и начался, будто где-то наверху добрый великан перекрыл огромным камнем низвергающуюся вниз воду. Равнину было не узнать: прямо на глазах у изумленных путешественников распускались цветы, серые маленькие колоски выстреливали самыми невероятными сочетаниями красок.
– Как красиво… – Мара сжала его руку. – Смотри… а ты говорил, что здесь нет изменений. Они есть, просто они другие, добрые.
Ловчий снова вспомнил слова Алдора о том, что неблагополучные земли – кривое зеркало нормального мира. Чтобы существовала красота, где-то должно влачить жалкое существование уродство, иначе как подчеркнуть то, что вызывает трепет, когда достаточно всего лишь одного короткого взгляда… Вергун смотрел не на буйство распускающихся цветов, Вергун смотрел на Мару. Ее совершенство было в миллион раз сложнее, его нужно не только принять, но и попытаться понять… почувствовать то, что чувствует она, думать, как она, мечтать… Ведь его любовь это не только жертва, это еще и способность идти на уступки в ущерб себе, в ущерб своей прежней жизни. Нельзя созидать и при этом не разрушить, ибо из руин всегда рождается что-то новое…
«Я еще не готов, – мысленно проговорил он, – но скоро… скоро…»
Как только на землю скользнули первые сумерки, волшебные цветы быстро закрылись. Дева Клинка провожала их с искренней грустью. Вергун попытался сорвать несколько, но все тщетно, хрупкие лепестки рассыпались от его прикосновений. Красота хрупка, красота несовершенна, нужно знать, как с ней обращаться… Ловчий не знал…
Отдохнувшая лошадь несла их все дальше, в самое сердце Рваного края. Назад убегали не только мгновения, назад убегало прошлое, становясь зыбким, словно растворившийся на горизонте парус корабля. Вергун остался на берегу, понимая, что никогда больше не сможет ступить на его борт. Нельзя вернуться дважды, невозможно повернуть время вспять… Но как хотелось. До боли, до той самой боли, которую он не мог чувствовать на протяжении стольких лет. И только сейчас перед ним открывалась чарующая тайна жизни. Ведь жизнь без боли невозможна. Без боли это не жизнь, а существование. А то, что существует, не может называться человеком, это не человек, это… существо.
– О чем ты думаешь?
