Ханнес Бок - Черное колесо
Леди Фитц наклонилась и кончиками пальцев очертила на палубе круг, затем выпрямилась. Флора проделала то же самое. Леди Фитц подняла руки и начала медленно извиваться – так извивается змея, сбрасывая шкуру, но змея замёрзшая и вялая. Вскоре она остановилась и провела рукой по глазам, словно не уверенная в своей хореографии.
И как только она остановилась, Флора подхватила этот медленный ритм и продолжила танец; потом тоже замерла, словно в неуверенности. И леди Фитц с лёгкой радостной улыбкой подхватила её движение.
Так эти экзотические конвульсии и переходили от одной женщины к другой – своеобразный танец, похожий на ритуальные танцы Востока, где двигается только верхняя часть тела и руки, но никогда не участвуют ноги. Как будто некий кукловод дёргает за ниточки своих марионеток, по очереди испытывая их перед представлением.
Координация движений была безупречна. Даже самые опытные танцоры, действуя в паре, должны внимательно вслушиваться в музыку. Но тут не было никакой музыки, женщины даже не видели друг друга. Они танцевали словно, под неслышную музыку.
Теперь обе двигались синхронно. Я не думаю, что Флора – учитывая её характер – изучала что-нибудь, кроме бальных танцев. Леди Фитц, возможно, интересовалась ритуальными танцами – хотя бы из простого любопытства. Но достичь такого совершенства, которому позавидовали бы любые профессиональные исполнители, – это, пользуясь выражением самой леди Фитц, «совершенная нелепость».
Теперь за ними собралось уже с полдюжины моряков, которые до того занимались своими обязанностями. Я осторожно потянул Хендерсона за рукав. Он вздрогнул и повернулся.
– Давно это происходит? – прошептал я.
– Начали минут десять назад, – так же тихо ответил он, увидел вновь пришедших и понизил голос до шёпота: – Может, наглотались наркотиков? Это не алкоголь: слишком уверенные движения. Более уверенные, чем у самых трезвых.
Он жестом велел своим людям вернуться на места. Кто-то отошёл, но большинство остались. Я не стал объяснять Хендерсону, что под гипнозом движения человека могут достигать удивительной согласованности и координации. И единственная понятная мне причина той театральной виртуозности, которую мы наблюдаем, – постгипнотическое внушение.
Вот с какой целью принёс Бенсон давешнюю статуэтку!
Я прошептал:
– Вероятно, готовят какое-то представление. Где-то им нужно было порепетировать. Они слишком поглощены, чтобы заметить нас.
Хендерсон пожал плечами, но не возразил.
Бурилов приподнялся. Произнёс что-то непонятное, быть может, по-русски. И словно не только леди Фитц, но и Флора услышала его. Обе – Флора направо, леди Фитц налево – указали на море.
Пальцы их трепетали, как крошечные волны, непрерывно поднимаясь, как вершины волн. И в то же время они словно бы ткали какую-то невидимую ткань. И все это делалось так искусно, что я невольно поглядел за борт, на волны, чтобы убедиться в сходстве.
Ветра по-прежнему не было, и кильватерная струя «Сьюзан Энн» была словно продолжением женских пальцев. Далеко, насколько я мог видеть, тянулась она за кораблём, сверкая отблесками солнца.
Две таких сверкающих линии шли от бортов корабля, как кружева с ткацкого станка, как золотые рельсы.
Солнечные лучи, отразившись от воды, освещали полупрозрачную дымку, подобную вуали на лбу средневековых мадонн.
«Сьюзан Энн» двигалась вперёд, и поэтому создавалось впечатление, что дымка улетает назад, к горизонту, – письмо, написанное золотыми чернилами, уносимое невидимыми руками сильфид – куда?
Кукольника, дёргающего ниточки марионеток, видимо, разочаровала Флора; время от времени он ещё держал её, словно недовольный исполнением. Я хочу сказать, что её плавный танец начал прерываться судорожными рывками.
Затем кукольник словно забыл о ней, отбросив, как бесполезную игрушку. Флора упала без чувств. Хендерсон подбежал и подхватил её. Джонсон за ним. Остальные вдруг вспомнили о своих делах и разошлись.
Но леди Фитц продолжала танцевать, ещё искуснее, чем раньше. Как будто кукловод, сделав выбор, теперь только на ней совершенствовал своё искусство. Губы её искривила торжествующая улыбка, словно она знала о соревновании и поняла, что победила.
И это торжество было единственным человеческим чувством, оставшимся у неё. На этот краткий миг она перестала быть женщиной. И она не танцевала. Она достигла такой высоты, на которой неподвижность была идентична движению. Я видел трепет опьянённой солнцем бабочки, величавое раскачивание высокого бамбука, прихотливые переливы ручья.
Не леди Фитц, и даже не часть её личности была передо мной – сам ветер, когда он колышет траву!
Хендерсон отнёс Флору в её каюту. Прежде чем пойти следом, я бросил последний взгляд на палубу. Леди Фитц и русский исчезли, словно унесённые порывом ветра. От кильватерной струи за кормой больше не поднималась дымка. Последние её остатки таяли далеко на горизонте.
Придя в себя, Флора ничего не помнила. Она сказала, что гуляла по палубе, глубоко задумавшись, и, должно быть, перегрелась на солнце и потеряла сознание. Я подтвердил, что так и было. То, что я видел, было, конечно, замечательно, но вполне объяснимо – постгипнотическое внушение. Но говорить ей об этом не следовало.
Я сказал:
– Вы, конечно, думали о той статуэтке слоновой кости, которая заставила вас убежать с ленча.
Причёска у неё слегка растрепалась, и неожиданно она принялась приводить её в порядок. Я заметил, что она оценивающе смотрит на меня. Мне полагалось бы сменить тему, но я педантично ждал.
Наконец она вздохнула и сдалась.
– Всё, что я делаю на этой проклятой лохани, выставляет меня дурочкой. Но если я дура, то весь мир населён дураками, и никто не замечает отличий! А если нет – значит, все на корабле сошли с ума. Но это невероятно!
Она схватила меня за руку.
– Доктор… нет, Росс! Вы знаете, как выглядят признаки безумия! Есть они у меня? – Она требовала лжи, требовала не как пациент у врача, а как женщина у мужчины. Запинаясь, она продолжала: – У меня… были… галлюцинации. А если это не галлюцинации… тогда что-то очень страшное бродит по кораблю!
Я промолчал. Она продолжала:
– Вы спрашивали несколько дней тому назад, вижу ли я по-прежнему сны… об Ирсули. Я ответила – нет. Я солгала! Я пыталась думать о них только как о снах. Каждый нормальный человек поступил бы так. Но у меня есть… доказательства… что это – нечто другое, более серьёзное.
Первое доказательство – мои слова об Африке в ту пятницу, когда Майк и её милость поспорили. Я ничего не знаю об Африке, кроме того что она полна грязи, свирепых дикарей и мух це-це, и что там добывают алмазы. Но Гарольд сказал, что я чуть-чуть не загубила его воскресную службу, начала стонать и издавать звуки, похожие на заклинание дьявола. И у меня был провал в памяти. Я была в обществе Чеда. После он описал все Гарольду, а тот рассказал мне. Мы с Чедом стояли на палубе, смотрели на пальмы на острове, и он что-то сказал насчёт ветра. Я с отсутствующим выражением ответила, что знаю о ветрах все, поскольку ветер – это моя душа. Такое высказывание скорее пристало леди Фитц! Я сказала, что могу продемонстрировать, и показала на пальмы. И они закачались, словно их коснулся порыв ветра. Чед был поражён совпадением. Но он не стал об этом говорить. Он не стал подрывать мою, и так гибнущую, репутацию такими рассказами.
