Ольга Денисова - Черный цветок
- Знаешь, - говорил Жмур Чаруше, - волнуюсь я. Он ведь такой, чуть что не по его - сразу в бутылку лезет. А вольные люди цацкаться не станут, не батька с мамкой. Что если плохо ему там живется?
- Я тоже боюсь, - Чаруша всегда вздыхала, как взрослая. - Ведь вольные люди со стражей дерутся. Вдруг его ранят? Или убьют?
- Никто его, малолетнего, в драку не пустит, конечно. А вот если он не приживется, если обижать его будут, он ведь уйдет. Это не в городе - побегал денек-другой и вернулся. А ну как побоится домой идти? Куда ему еще податься? Замерзнет в лесу, от голода умрет…
Но однажды в доме Жмура появился Жидята и развеял его страхи. Пришел днем, как раз когда Чаруша собиралась уходить. Жмур ее не отпустил.
- Принес поклон тебе от сына, - Жидята улыбнулся. - Полоз ко мне приходил. Ставь самовар, буду рассказывать.
Поклон! Вот как уважительно к отцу-то… Жмур сглотнул набежавшее волнение и радость. Может, понял наконец волчонок?
- Прижился твой оболтус, не переживай, - начал Жидята, усаживаясь за стол. - Полоз сказал, любят его вольные люди. Рубец особенно. И Хлыст со Щербой, он у них в шалаше жил. Гожа его как родного сыночка обихаживала. Месяц назад заболел - не выдержал на дожде без крыши над головой.
- Сильно заболел? - Чаруша прикрыла рот рукой.
- Да все уж прошло, здоровей нас будет.
Жмур вслушивался в знакомые имена и не мог поверить. Та жизнь, давно похороненная, исчезнувшая, жизнь, полная огня и красок… Жизнь, которая столько лет представлялась ему непонятной и ненужной! И его сын там, вместо него, словно двадцати лет и не было, словно мальчик появился на свет только для того, чтобы свершить несбывшееся, заменить Жмура, стать на его место. Или повторить судьбу отца?
Жидята рассказывал долго - наверняка Полоз столько наговорить не успел. Но Жмур верил. Как он мог сомневаться? Конечно, вольные люди должны были полюбить его волчонка - веселого, доброго мальчика, - как же могло быть иначе? И в обиду он себя никому не давал, и там не даст!
- Теперь Полоз его с собой взял, в Урдию они пошли. Проходили мимо дома, Полоз ко мне и заглянул. Через месяц должны вернуться.
Глава VI. Балуй. Благородные города Кобруча
Есеня проснулся, когда давно стемнело, и блаженно потянулся на широкой кровати. Вставать не хотелось, зато очень хотелось есть. Полоза не было, но на столе горела лампа, и около нее Есеня увидел новую шапку, дорогую, соболью, а в углу - их котомки. С одеялами, с хлебом и солониной. Эх, где же они были три дня назад!
Он просто валялся на кровати, и все, что произошло с ним за последнюю неделю, казалось ему ненастоящим, словно кошмарный сон, а от счастья замирало сердце. Полоз вернулся через полчаса, Есеня успел снова задремать, но тут же раскрыл глаза, услышав хлопок двери.
- Выспался? - спросил Полоз и высыпал на стол горстку медяков. - Это твои.
- Чего?
- То, что ты в мастерских заработал. Не вовремя, конечно, но все же.
- Ты что, туда ходил? - Есеня привстал.
- Ходил. Велел рассчитать все до медяка и мастеру твоему лицо начистил.
- Да зачем… Все же по-честному было, не доработал ведь до конца недели.
- Дурак ты, Жмуренок, - Полоз присел к нему на кровать. - Они нарочно таких, как ты, облапошивают. Сначала работать заставляют, а как приходит время рассчитываться, так цепляются и выгоняют. Ничего, мастеру наука будет: на всякую силу найдется сила посильней. И потом, никто вольных людей обманывать не смеет - себе дороже выйдет. Нас поэтому тут и уважают.
Есеня вспомнил, как расшаркивался перед Полозом лихач в трех шубах, и неожиданно подумал, что так и не спросил: что же случилось после того, как он убежал?
- Полоз, а ты где был?
- Я? В тюрьме.
- Серьезно? - Есеня вдруг подумал, что в тюрьме, наверное, гораздо хуже, чем на воле.
- Меня кормили три раза в день - правда, редкой дрянью… А еще там было тепло. Так что можешь за меня не переживать.
- А почему тебя отпустили?
- Ну, я убедил их, что меня надо отпустить, и они поверили, - Полоз усмехнулся. - Выхожу я на площадь, вдыхаю вольный воздух и думаю: «Где бы мне теперь найти Жмуренка?» И тут слышу - орет благим матом, со своим олеховским говором, и на всю площадь! И что орет? А я только что доказывал, что я - урдийский врач по имени Горкун.
За ужином они опять пили горячее вино, от которого кружилась голова, потом мылись в огромной бочке, и Есеню снова быстро потянуло в сон. Кашель не давал ему спать всю ночь, и наутро Полоз, присев к нему на кровать, прикладывал ухо к его груди и прислушивался.
- Ничего в этом не понимаю, - наконец сказал он. - Без Ворошилы никудышный я лекарь. Кто тебя, болезного, знает, только выйдем из города, как ты опять в горячке свалишься.
- Полоз, да я же здоровый, что я, не знаю, что ли? - возмутился Есеня.
- В прошлый раз ты, пока носом в болото не уткнулся, тоже считал себя здоровым. Нет уж. Пойдем к лекарю. Пусть он послушает, что там у тебя внутри сипит, и скажет - можно тебе в Урдию ехать или нельзя.
- Полоз! - Есеня чуть не разревелся от обиды. - Ну ты что?
- Ты чего испугался-то? - Полоз рассмеялся. - Ну, поживем тут с недельку. Подумаешь!
- А ты без меня не уйдешь?
- Да нет, конечно! Одевайся, я пойду у хозяина узнаю, где хорошего лекаря найти.
Есеня наматывал чистые портянки, когда Полоз вернулся.
- Вот что. Пойдем мы к лекарю Добронраву - между прочим, он благородный господин. Посмотришь, как в Кобруче живут благородные господа.
- Лекарь? Благородный господин? Да ты смеешься! - Есеня не поверил: ну до чего же странный этот город Кобруч, все-то в нем вывернуто наизнанку. - Да он, наверное, простолюдинов и не принимает!
- Принимает. И потом, тут нет простолюдинов. Тут все «вольные люди».
- Ага, видал я этих «вольных людей»! - проворчал Есеня. - Ущербные они тут все.
Они спустились к завтраку, и Есеня привычно уселся в угол, спиной к теплой стенке очага. Хозяин принес толстый омлет с копченой грудинкой и бутыль с молоком.
- Это ты верно заметил, - ответил ему Полоз, - ущербные. Не такие, как у нас, но тоже ущербные.
- Но почему, Полоз? У них тоже есть медальон?
- Нет, медальона у них нет. Как бы тебе это объяснить… Нашим ущербным часть души… отрубают, что ли? Как руку или ногу. А у здешних эта часть души с годами истирается, как мостовая, которую ногами топчут, понимаешь?
Есеня кивнул.
- И дело не в бедности вовсе, наши крестьяне тоже небогатые, а человеку на улице замерзнуть не дадут и последним куском поделятся. Я это по себе знаю. Тут дело в другом. Люди видят, что хорошо живут только те, кто отбирает, кто жалости не ведает. И все они стремятся стать такими, как будто это залог богатства. И другого счастья, кроме богатства, они не знают. Ведь тот кузнец, у которого ты ночевал, - он бы не стал беднее, если бы тебя накормил. Фунт хлеба медяк стоит, ты ж не вина с мясом хотел, а хлеба, правильно? А они как рассуждают: всех не пережалеешь. Да, всех, конечно, пережалеть нельзя. И я не могу накормить весь город, даже если захочу. Но они же никого не жалеют, понимаешь? Раз всех нельзя, значит, и никого жалеть не нужно! Вот что страшно здесь!
