Пола Вольски - Наваждение
– Нет, не принимаю, и у меня все в порядке, – сказала Элистэ, не вполне веря собственным словам. Она и впрямь чувствовала себя несколько необычно, словно была сбита с толку, и в этом ощущении проскальзывало нечто знакомое, хотя она не могла вспомнить, что именно. Однажды – когда-то, где-то – она испытала ту же растерянность, но все это дразняще витало за пределами памяти. А когда ей казалось, что воспоминание совсем близко, оно тут же упархивало прочь как мотылек. Пожав плечами, Элистэ сдалась: со временем припомнит, но не теперь. Как бы то ни было, есть более интересные предметы для размышлений – герцог Феронтский, например. Она вдруг обнаружила, что его образ запечатлен в ее душе – поразительно живой и материальный, словно его можно потрогать рукой, и он все время был рядом.
Весь день Элистэ занималась привычными делами, переезжая из дворца в театр, в сады Авиллака, снова в Бевиэр. Затем прислуживала королеве, после чего пошла в танцевальный зал, а потом на поздний ужин; всюду ее окружали галантность, великолепие и веселье, и все это время образ герцога был с нею. Иногда – совсем рядом, словно из плоти и крови, иногда отдалялся, становился неосязаем, когда она думала о чем-то, но не исчезал окончательно и отодвигался ненадолго. Элистэ, собственно, и не стремилась изгнать его из сознания, потому что это неизменное видение странным образом радовало ее, внушая чувство тайного довольства, – вернее, радовало бы, если бы ее не мучило какое-то навязчивое и непреодолимое воспоминание.
Шли часы, и Элистэ начала искать герцога всюду, где оказывалась. И в театре, и в апартаментах королевы, и за карточным столом ее глаза шарили в толпе, но безрезультатно. Герцога нигде не было, и волнение девушки росло. Она думала, что никто не замечает ее состояния, но напрасно. Стацци во Крев пошутил по поводу ее рассеянности. Во Льё в'Ольяр казался уязвленным невниманием фрейлины к нему, а Меранотте в'Эстэ засмеялась и назвала ее «заколдованной принцессой». Элистэ с неловкой улыбкой все отрицала, продолжая блуждать глазами по залу.
Герцог все не показывался. Когда Элистэ наконец вернулась в Лиловую фрейлинскую, ее досада дошла до крайней точки. Она беспокойно и нетерпеливо вертелась, пока Кэрт раздевала ее, и прикрикнула на служанку, когда та попыталась расстегнуть цепочку медальона:
– Оставь!
Кэрт испуганно взглянула на хозяйку, потом благоразумно пожала плечами и продолжила раздевание. Элистэ, слегка устыдившись, закусила губу, но раскаяние быстро улетучилось, – ей пришло в голову, что отсутствие герцога было умышленным. Вскоре она лежала в темноте с открытыми глазами. С резкой отчетливостью она ощущала медальон, давивший ей на грудь весом серебра, нагретый теплом ее тела, будто чья-то рука. Необычный настойчивый запах проникал в ноздри, и сон долго не приходил.
Утром, проснувшись, Элистэ обнаружила, что облик герцога яснее, чем когда бы то ни было, запечатлен в ее душе. Наступивший день был похож на предыдущий. Она выполняла свои обычные обязанности и непрестанно искала взглядом его высочество в коридорах и галереях. Дважды или трижды ей удавалось увидеть его, и всякий раз она застывала в оцепенении, разрываясь между настоятельной потребностью заговорить с ним и непонятным побуждением убежать прочь. Что до Феронта, то он, казалось, ее не замечал. Во всяком случае, не подавал виду, что замечает. Либо герцог ее действительно не видел, либо остался равнодушен, и Элистэ с нарастающим беспокойством вертела в пальцах благоухающий медальон.
Так продолжалось несколько дней. Поток даров и записок от герцога совершенно прекратился, что не преминули отметить все фрейлины Чести. Он более не преследовал Элистэ и, похоже, не интересовался ею. Пораженная его поведением и поглощенная мыслями о нем, она стала мучиться бессонницей. Она утратила аппетит и прежнюю веселость. Под предлогом болезни девушка оставалась в покоях фрейлин, предаваясь тоске, и часами сидела, рассеянно вертя в руках медальон, денно и нощно украшавший ее грудь.
В конце недели Феронт прислал записку – прямое и недвусмысленное приглашение на ужин вдвоем в его апартаментах. Читая письмо, Элистэ еще раз пережила это странно знакомое противоречивое чувство замешательства и нереальности происходящего. Однако его не хватило на то, чтобы задержать хоть на мгновение отправку ответного письма с согласием.
10
Пешеходный отрезок Воздушной улицы вдоль угрюмых старых зданий Восьмого округа принадлежал Карге Плесси. Она владела этим местом на протяжении двух лет, что отнюдь немало, по меркам людей ее склада. В дождь и в солнце, под снегом и в палящую жару Карга Плесси неизменно восседала там с ящичком для подаяний, размалеванным в ярких тонах, распевая хриплым голосом песни, выкрикивая стихи, выставляя напоказ увечья. Ее редкие отсутствия объяснялись либо болезнью, либо родами. Никто не знал, где она отлеживалась в таких случаях, и оставалось загадкой, никого, впрочем, не волновавшей, где она спит по ночам. Но каждое утро заставало Каргу Плесси в привычном месте под аркой, где она встречала каждого прохожего протянутой рукой.
Ее сборы были на удивление велики. Профан предположил бы, что зажиточные роскошные районы города – окрестности Бевиэра, Парабо и других изысканных уголков – более располагают к благородным побуждениям, но он ошибся бы. Аристократы Парабо владели искусством избирательной слепоты. Они могли пройти мимо Карги Плесси, словно не замечая ее существования. Однако этот дар не был присущ обитателям Восьмого округа, особо чувствительным к мольбам, обвинениям и упрекам. Они подавали, и тяжесть их совокупных взносов перевешивала молчаливое пренебрежение Возвышенных. В трущобах Восьмого округа Карга Плесси обретала средства к существованию – скудные, подаваемые неохотно, но верные.
Прозвище «Карга» она получила из-за редких седых волос, беззубых десен, запавших бесцветных щек и согбенной фигуры. Оно не соответствовало ей, ибо этой сумасшедшей было не больше тридцати пяти. Ее преждевременно состарили болезни, хроническое недоедание и беспрерывные роды, но Плесси не сожалела об этом, поскольку это давало ей неоценимые профессиональные преимущества. И она не жаловалась на непреходящие тяготы жизни. Иногда ей бывало скучно, но не теперь. В последние недели ее внимание поглощало необычное оживление, царившее вокруг старого дома, непосредственно напротив ее участка тротуара.
Этот дом – безымянное обветшавшее сооружение, принадлежавшее некоей мадам Иру, – привлекал слишком многих посетителей, гораздо больше, чем можно было предположить по его непрезентабельному виду. Большинство из них были молоды, плохо одеты и похожи друг на друга – возможно, студенты. А некоторые, наоборот, – нарядные и преуспевающие на вид, люди явно влиятельные, совсем не к месту в Восьмом округе. Отметив это. Карга Плесси глядела в оба, и ее бдительность была вознаграждена. Она увидела, что люди просачиваются в дом и уходят обратно – главным образом через черный ход – в любое время дня и ночи, незаметным ручейком, доступным лишь взгляду внимательного наблюдателя. Не понимая, в чем секрет притягательности этого здания, Плесси поначалу заподозрила, что в нем открыт новый дом терпимости, а повышенная осторожность объясняется необходимостью платить местной жандармерии. Однако последующие наблюдения разубедили ее в этом, поскольку ни женщин, ни мальчиков-подростков ей не удалось там выследить. Что же это – место встречи банды анархистов? Очаг нового религиозного культа? Логово благородных разбойников? Ответа не было, и любопытство Карги Плесси росло. Шли дни, таинственные посещения продолжались, и ее праздное любопытство стало неотвязным, перевешивая благоприобретенную осторожность.
