Марина Ефиминюк - Ускользающий мир
И день после него.
Тоже.
Ожидание — худший враг.
От безделья я шаталась по дому, потом нашла в одной из комнат оставленную кем-то книжечку в мягком переплете, стойко пыталась вникнуть в перипетии истории, но сдалась. Взгляд бессмысленно шарил по странице, не цепляясь за крупные буквы, казавшиеся абсолютной бессмыслицей. Роман назывался "Правила игры" и, кажется, в нем говорилось о больших чувствах юного колдуна к ужасно рыжей девушке. Мои чувства мучили меня.
— Куда они? — Я услышала звук работающего двигателя.
— Здесь город какой-то недалеко. — Роман лениво оторвался от созерцания очередного глупого видео-шоу, переключил канал. — Хотят двигатели зарядить и обстановку проверить.
— Действительно? — Я, вскочив с дивана, бросилась на улицу. Рома проводил меня задумчивым взором.
На крыльце, облокотившись на перила, стоял Петр и пережевывал очередной бутерброд.
За два дня, похоже, он проглотил весь запас хлеба. Насколько я смогла понять — злаковые в первой параллели ценились и стоили дорого. Хлеб из натуральной муки считался почти деликатесом. Ведь в мире, где три четвертые суши занимали леса, а влажность стояла такая, что воду можно было не только пить, но еще и вдыхать, выращивание зерна приравнивалось к подвигу.
При моем появлении его челюсть на секунду остановилась, рот растянулся в улыбочке, за щекой появился комок, как у исхудавшего хомяка.
Вокруг грязных автомобилей суетилась охранники, проверяли двигатели, убирали прилипшие к окнам мокрые листья. Я внимательно, с возрастающей тревогой следила за ними, потом за моей спиной с тихим скрипом отворилась дверь. Резко оглянувшись, я буквально ткнулась носом в грудь Люка. Мужчина отодвинулся от меня, даже не глянув, и быстро спустился со ступеней. Сердце болезненно сжалось. Эти дни после скандала мы играли в кошки-мышки, причем догоняла я, а Люкка все время ускользал. Он специально избегал оставаться со мной вдвоем, вероятно, не желая продолжать неприятного разговора. В ту ночь, когда, вдоволь наревевшись, я поднялась обратно, он спал (или делал вид) в соседней комнате, оставив меня в гордом одиночестве. За два дня мы не промолвили друг другу и двух слов.
Напряжение, царившее в доме, ощущалось практически физически, и, кажется, только паскуда Петр мог свободно дышать в деревянных стенах. Поэтому охранники сильно радовались хотя бы на время уехать из нашего убежища, превратившегося в тюрьму.
— Люк. — Позвала я, семеня за мужчиной.
Он не отозвался.
— Люк, можно мне с вами? — Канючила я, не сдаваясь и рассчитывая по пути попросить прощения за глупые и жестокие слова, о каких сильно сожалела сейчас.
— Нет. — Отрезал тот и уселся за руль.
Я стояла перед автомобилем, похожая на школьницу, надув губы и сунув руки в карманы перепачканного розового пальто. Из-за лобового стекла Люк бросил на меня единственный безразличный взгляд и спокойно выехал со двора.
— Не взял? — Радовался Петр, когда машины скрылись, оставив пустой двор и открытые ворота.
Я скрипнула зубами, а когда проходила мимо буркнула в глумливое лицо:
— Хватит уже жрать, а то лопнешь, деточка. Замучимся стены отмывать.
Улыбочка сползла неповоротливой улиткой. Как будто случайно резко открытая дверь шарахнула мужчину по плечу, и он болезненно поморщился. Легче мне, конечно, не стало, но злое чувство сатисфакции внутри довольно оскалилось.
День к обеду разгулялся, ветер разогнал тучи, оголяя серовато-голубое осеннее небо. Солнце жалостливо бросило на наш киснущий пустой двор, заваленный листьями, косые лучи. Через высокие поредевшие кроны деревьев солнечные полосы пробивались пятнами, неровно раскрашивая подъездную дорожку, забор, будку с оголодавшим, а потому особенно злым, псом. Не смотря на ясную погоду, в лесу все равно сохранялся холод, и морозило пальцы.
От нечего делать я стащила на кухне сигареты и со смаком, сидя на крыльце, пережгла всю пачку, вдыхая табачный аромат. Роман в дутой короткой куртке, пожертвованной одним из охранников, присел рядом.
— Чего делаешь? — Дружелюбно поинтересовался он.
— Курить не могу. — Я покосилась на очередной окурок, дымившийся в руке. — Зато, нюхать никто не запрещает.
Мы неловко молчали, потом Роман отчего-то нахмурился и напрягся, вглядываясь через ворота в засыпающий осенний лес.
— Чего случилось? — Насторожилась я.
— Запах агрессии… — Проговорил он, вставая, и на всякий случай за локоть поднял меня.
Только тут до меня донесся звук ревевших автомобилей, видимо, очень торопившихся в наше убежище. Машина Люка влетела на подъездную дорожку, охранники остановились на дороге. Они высыпали из салона, оставив двери раскрытыми нараспашку, и заняли явно оборонительные позы, в руках хмурых мужчин сокращались голубоватые шарики призм. Люк, не заглушив двигателя, вышел, красивое лицо выражало крайнюю обеспокоенность. Я незаметно высвободила руку из пальцев Романа, но все равно внимательные почти черные глаза отметили мое осторожное движение.
— Держи. — Люк буквально швырнул мне в лицо пакет с одеждой. — Переодевайся. Мы уезжаем отсюда. Роман, ты тоже готовься. На сборы пять минут.
— Да, мне и собирать нечего. — Хмыкнул тот.
— Что?! — Я едва успела поймать покупки, но все равно на деревянное крыльцо мне под ноги шмякнулся черный женский кроссовок.
Люк, мало обращая на меня внимания, зашел в дом. Быстро подняв обувь, я заторопились за мужчиной.
— Петр! — Крикнул он, разыскивая типчика. — В городе хранители! Кажется, тебе нужно кое-что объяснить мне!
Я торопились за Люком, прижимая к груди пакет, и мои семенящие шаги звучали эхом вслед его рассерженным и твердым. Петр стоял на кухне, запихивая в рот очередной кусок копченого мяса, вытащенный из холодильника. Он так и застыл с набитым ртом, когда увидел перекошенное лицо Люкки и его сжатые до побелевших костяшек кулаки.
— Откуда они знают, что мы рядом с этим городом?! — От его тона даже у меня побежали мурашки, а Петр подавился, вытаращив глаза.
— Я ничего не говорил! — Едва пробормотал он и проглотил кусок, так и не разжевав.
— Люк… — Окликнула его я. Мужчина выглядел так, словно собирался убить Петра.
Он развернулся настолько стремительно и незаметно, что в испуге я отступила на шаг. Впервые я поняла, почему его считали в этом мире чудовищем. Прекрасное лицо выражало безграничную, всепоглощающую злость. Она сочилась из каждой черточки, из черных страшных глаз, не имевших дна. Меня затрясло, руки стали влажными.
— Я сказал, чтобы ты шла переодеваться. — Он произнес слова спокойно, четко, раздельно. — Немедленно!
