Бабель (ЛП) - Куанг Ребекка

Профессор Чакраварти ободряюще улыбнулся ему. «Ну, почему бы нам не посмотреть, что он делает?

Робин взял брусок в дрожащие руки и приложил кончик стилуса к гладкой, пустой поверхности. Потребовалось неожиданное усилие, чтобы стилус вытравил четкую линию. Это почему-то успокаивало — заставляло сосредоточиться на том, чтобы давление было равномерным, а не на тысяче других вещей, которые он мог бы сделать неправильно.

Он закончил писать.

Мингбай», — сказал он, подняв бар так, чтобы профессор Чакраварти мог видеть. 明白. Затем он перевернул его. Понять.

Что-то пульсировало в серебре — что-то живое, что-то сильное и смелое; порыв ветра, грохот волны; и в эту долю секунды Робин почувствовал источник его силы, то возвышенное, безымянное место, где создается смысл, то место, которое слова приближают, но не могут, никогда не смогут определить; то место, которое можно только вызвать, несовершенно, но даже в этом случае его присутствие будет ощутимо. Яркая, теплая сфера света засияла из бара и росла, пока не охватила их обоих. Робин не уточнил, какое понимание будет означать этот свет; он не планировал так далеко; но в этот момент он прекрасно знал, и, судя по выражению лица профессора Чакраварти, его руководитель тоже.

Он опустил брусок. Он перестал светиться. Он лежал без движения на столе между ними, совершенно обычный кусок металла.

«Очень хорошо», — это все, что сказал профессор Чакраварти. «Не могли бы вы вернуть мистера Мирзу?

Летти ждала его возле башни. Она заметно успокоилась; цвет вернулся к ее щекам, а глаза больше не были расширены от паники. Должно быть, она только что сбегала в булочную на соседней улице, потому что в руках у нее был смятый бумажный пакет.

Лимонный бисквит?» — спросила она, когда он подошел.

Он понял, что умирает от голода. «Да, пожалуйста, спасибо».

Она передала ему пакет. «Как все прошло?»

Хорошо. Это был не тот эффект, которого я хотел, но это уже что-то». Робин колебался, бисквит был на полпути ко рту, не желая ни праздновать, ни уточнять, вдруг у нее что-то не получилось.

Но она улыбнулась ему. «То же самое. Я просто хотела, чтобы что-то случилось, а потом это случилось, и о, Робин, это было так чудесно...

«Как будто переписываешь мир», — сказал он.

«Как будто рисуешь рукой Бога», — сказала она. Ничего подобного я никогда не чувствовала раньше.

Они улыбнулись друг другу. Робин наслаждался вкусом тающего во рту печенья — он понял, почему это любимое печенье Летти; оно было таким маслянистым, что мгновенно растворялось, а лимонная сладость растекалась по языку, как мед. Они сделали это. Все было хорошо; мир мог продолжать двигаться; ничто больше не имело значения, потому что они сделали это.

Колокола прозвонили час дня, и двери снова открылись. Рами вышел, широко улыбаясь.

«У тебя тоже сработало, да? Он угостился печеньем.

«Откуда ты знаешь?» — спросил Робин.

Потому что Летти ест, — сказал он, жуя. Если бы у кого-то из вас не получилось, она бы разгрызла это печенье до крошек».

Дольше всех пришлось ждать Виктори. Прошел почти час, прежде чем она вышла из здания, хмурая и взволнованная. Рами тут же оказался рядом с ней, обхватив ее за плечи. Что случилось? Ты в порядке?

Я дала им крейтольско-французскую пару», — сказала Виктория. И это сработало, сработало как шарм, только профессор Леблан сказал, что они не могут поместить это в «Текущий журнал», потому что он не понимает, как соответствие Крейтола может быть полезным для тех, кто не говорит на Крейтоле. Тогда я сказала, что это было бы очень полезно для людей на Гаити, и тогда он рассмеялся».

«О, Боже.» Летти потерла плечо. Они дали тебе попробовать что-нибудь другое?

Она задала неправильный вопрос. Робин увидела вспышку раздражения в глазах Виктории, но она мгновенно исчезла. Она вздохнула и кивнула. Да, французско-английский вариант сработал не так хорошо, и я была слишком потрясена, так что, думаю, мой почерк сбился, но это дало некоторый эффект».

Летти издала сочувственный звук. «Я уверена, что ты сдашь».

Виктория потянулась за печеньем. «О, я сдала.»

«Откуда ты знаешь?»

Виктори окинула ее озадаченным взглядом. Я спросила. Профессор Леблан сказал, что я сдала. Он сказал, что мы все сдали. Что, никто из вас не знал?

На мгновение они удивленно уставились на нее, а затем разразились смехом.

Если бы только можно было выгравировать целые воспоминания в серебре, подумала Робин, чтобы они проявлялись снова и снова на протяжении многих лет — не жестокое искажение дагерротипа, а чистая и невозможная дистилляция эмоций и ощущений. Ведь простых чернил на бумаге было недостаточно, чтобы описать этот золотой полдень; теплоту незатейливой дружбы, все ссоры забыты, все грехи прощены; солнечный свет, стирающий воспоминания о прохладе в классе; липкий вкус лимона на их языках и их изумленное, восхищенное облегчение.

Глава четырнадцатая

И тогда они были свободны. Ненадолго — у них были летние каникулы, а потом они повторят все те страдания, которые только что пережили, с удвоенной мучительностью, во время экзаменов на четвертом курсе. Но сентябрь казался таким далеким. Был только май, а впереди было целое лето. Теперь казалось, что у них есть все время в мире, чтобы только радоваться, если бы они только вспомнили, как это делать.

Каждые три года Университетский колледж устраивал бал в память о выпускниках. Эти балы были вершиной светской жизни Оксфорда; это был шанс для колледжей показать свои прекрасные территории и огромные винные погреба, для богатых колледжей — похвастаться своим состоянием, а для более бедных — попытаться пробить себе дорогу вверх по лестнице престижа. Балы позволяли колледжам спустить все свои избыточные богатства, которые они по какой-то причине не выделили нуждающимся студентам, на грандиозное мероприятие для своих богатых выпускников. Финансовое обоснование заключалось в том, что богатство привлекает богатство, и нет лучшего способа получить пожертвования на ремонт залов, чем показать старым парням, что они хорошо проводят время. И это было очень хорошее время. Ежегодно колледжи соревновались, чтобы побить рекорды по разгулу и зрелищности. Вино лилось всю ночь, музыка не умолкала, а те, кто танцевал до раннего утра, могли рассчитывать на завтрак, который приносили на серебряных подносах с восходом солнца.

Летти настояла на том, чтобы все они купили билеты. Это именно то, что нам нужно. Мы заслужили поблажку после этого кошмара. Ты поедешь со мной в Лондон, Виктория, мы пойдем на примерку платьев...

«Ни в коем случае», — сказала Виктория.

Почему? У нас есть деньги. И ты будешь выглядеть ослепительно в изумрудном, или, может быть, в белом шелковом...

«Эти портные не будут меня одевать», — сказала Виктория. А в магазин меня пустят, только если я притворюсь твоей служанкой».

Летти пошатнулась, но лишь на мгновение. Робин увидел, как она поспешно изобразила вынужденную улыбку. Он знал, что Летти испытывает облегчение от того, что она снова в хороших отношениях с Викторией, и она сделает все, чтобы остаться в их числе. Ничего страшного, ты можешь обойтись одним из моих. Ты немного выше, но я могу распустить подол. И у меня так много украшений, чтобы одолжить тебе — я могу написать в Брайтон и узнать, не пришлют ли они мне что-нибудь из маминых старых вещей. У нее были все эти чудесные булавки — я бы с удовольствием посмотрела, что можно сделать с твоими волосами...

«Я не думаю, что ты понимаешь,» сказала Виктория, тихо, но твердо. «Я действительно не хочу...

Пожалуйста, дорогая, без тебя будет невесело. Я куплю тебе билет».