Дмитрий Ахметшин - Туда, где седой монгол
Логи и заросли жимолости взрывались стайкой мелких птичек. В траве прятались старые следы копыт, которые паучки уже затягивали в серебристые одежды паутинок, и несколько раз Наран видел вдалеке бег сайгака — коричневая шкурка его то исчезала, то появлялась вновь.
Лисья натура бунтовала внутри, требуя быть ниже к земле, вновь и вновь шептала ему о великолепных укрытиях, будь то высокая трава, всё ещё прямая и стойкая назло приближающемуся холоду, или лог, которым можно пробежать, почти не оставив следов и скрывшись даже от огромного, как её глаза, чутья совы. Наран в который раз подумал, что за его сердце сражаются слишком уж разные натуры и слишком много их накопилось.
Низенькие коренастые деревца обступили со всех сторон, показывали лапами в коричневом игольчатом меху и о чём-то шептались между собою, иногда отпуская в отдалённые концы полеска гонцов-бурундуков.
Нет, это не похоже на болезненную земляную корку. Горы представлялись Нарану голыми кусками скалы, на которые он на своём жеребце взлетит, прыгая с уступа на уступ, гноящимися водой или огнём, полные боли и страха.
В каких же дебрях искать шаманов, которые могут сослужить ему добрую службу?
Когда подкрался вечер он заночевал там же, где спешился с лошади, стараясь стать как можно незаметнее под маленькой ёлочкой. Когти на лапах заставили его выкопать себе нору-не нору, но подобие ямы, в которой можно было свернуться клубком и забыться беспокойным сном, слушая над собой сопение Уголька и иногда хруст хвои на его зубах. Дыхание коня спасало его от холода, зато тусклые вспышки, с которыми сгорала в животе растительность, и тускло светящиеся глаза не раз и не два выдёргивали из сна.
Снилась близкая цель путешествия. Где-то здесь, между двух голых скал, поросших папоротником и лохматыми ёлочками, он найдёт уродливого младенца, Тенгри, с косами и усами бесконечной длины, которые кольцами и спиралями растекаются от него, врастая в почву корнями и прорастая наверх — мхом и всё тем же папоротником, и будет просить его сделать его, Нарана, деревом, чтобы расти рядом вечно. А младенец откроет рот, покажет зажатое между зубами (лошадиными!) второе стремя, о котором так сокрушался торговец, и будет смеяться. Наран облегчённо вздыхал, когда его выкидывало из сна, но когда засыпал снова, в него возвращался.
Наутро, мягкий, как глина, и совершенно не выспавшийся, юноша вновь тронулся в путь.
Поступь лошади всё время вела вверх. Утренний туман съедал верхушки и без того невысоких деревьев, время растворялось там же, и казалось, что едешь в гору уже очень давно. Наран поднимал лицо вверх, чтобы проверить — не приблизился ли небесный свод настолько, что придётся рано или поздно познакомить его с нарановым лбом?..
Людей не видно. Да и кому может понадобиться жить в столь страшном месте? В таком месте, где о воде и еде не нужно заботится совсем… наверное, люди здесь превратились в мох. Степь кнутом и побоями вылепила из них грозных властителей, правителей бесконечных табунов, морила голодом и уподобила их тела по жёсткости своей плоти, а лица — по красоте своему лицу. Здесь же можно сесть под любой куст и насытится ягодами, не прилагая к тому никаких усилий.
Вон, например, тот гриб, обрюзгший от собственной важности, с потрескавшимся телом, тоже был когда-то человеком. Сидел в горном шатре, ел с блюд подносимые ему ягоды… а может, вот такая же ветка жимолости прорастала ему прямо в шатёр. Он объедал её, закусывал пробегающими мимо мышами. И так и не заметил, как мох поселился на его пятках, а голова зачерствела и начала разбухать от спор грибов. Как начали выпадать один за другим волосы.
Наран сел, опустив руки. Силы вытекали из него, словно вода из кувшина с пробитым днищем. Веточка крапивы тут же залезла в карман халата.
Что теперь делать? Так же сидеть и ждать, пока природа обратит на него внимание? Наран превратится в какую-нибудь уродливую корягу, чтобы в конце концов погрузится под снег, и там, может, найдёт ответы на свои вопросы. Может, губы Йер-Су, сейчас сухие и потрескавшиеся, зашитые стяжками корешков и травы, с весной размягчают и снизойдут до разговора с ним. Во всяком случае, никому не будет уже дела, сколько морщин и шрамов на той коряге, которой он станет. Птички, те маленькие красногрудки, что выпархивают искрами зари из логов, будут ковырять его кожу в поисках червячков, грызуны сделают под корнями нору, муравьи проточат свои ходы, а паук сплетёт новый, нарядный халат. Уж там-то он точно будет на своём месте. И никто со своего места его согнать не посмеет…
В сумке Наран нашарил не догрызенную с утра заячью лопатку, не глядя сунул в рот. Как плохо, что рядом нет Урувая. Ему бы, с одной стороны, пришёлся по душе такой финал сказки. Он плох для самой сказки, но другу бы понравился, непременно. И, конечно, он захотел бы остаться рядом и под снегом, и под солнцем, и принимая на себя осенний листопад они были бы плечом к плечу, и плечом к плечу ко всем остальным обитателям встречали бы ласковый взгляд Тенгри. Вот это и имел ввиду старик, когда говорил, что Верховный Бог всегда смотрит на горы особенно пристально. Здешние люди ничего не делают, и поэтому ближе всего к Тенгри. Грозовые тучи деятельности проплывают мимо них, а они созерцают их насмешливо из-под своих грибных шляпок. На земле у них нету дел, и поэтому глаза их открыты для неба…
Острейшая боль пронзила руку, и Наран задёргался, пытаясь забрать кусок своего халата из зубов Уголька.
— Отпусти… отдай, говорю!
Юноша получил в лицо хвостом, в последний момент увернулся от копыт.
— Ты чего?
Конь просипел ему в лицо что-то нелицеприятное, что-то вроде «чтотыделаешшнесмгр-рзасыпать», и Наран застыл. Потому что увидел наконец между лошадиных ушей настоящих людей.
Чёрное небо загораживал от них Человек. Подлинно огромный. Он сидел на горе, правая нога была в той стороне, откуда приехал Наран, левая затерялась где-то неизмеримо дальше, в одном дневном переходе вперёд. Полы халата лениво колыхались, и кажется, только одно это движение способно создать ветер, который сотрёт с лица земли и Нарана, и коня, и всё, что видят они вокруг себя.
Большой человек был занят довольно обычным делом. Рассеяно прихлопывая (звуков тоже не было, хотя, казалось бы, Наран должен был оглохнуть от грохота) рукой по колену, он играл на варгане, и, напрягая слух, Наран действительно различил далеко вверху музыку.
Лицо старика самое обычное, из тех, что пользуются почётом и уважением в аилах, а сами потихоньку начищают и чинят подошвы сапогов, готовясь отправиться в свой последний поход. Нос приплюснут, а губы тонкие и бледные.
