Юрий Циммерман - Серебро далёкого Севера (СИ)
Завтра! Да, завтра же утром она побежит в лавку и купит себе этот свиток. А жопа – ну так на то она и жопа, поболит‑поболит, да и перестанет.
….
Ночь уже близится к концу, но старец Горешай по‑прежнему не разгибается над свитком "Заповедной книги иодаев". Он сидит у себя в горнице в маленьком селении Барабожь, что затерялось на самом краю круга земель, у чжэнгойской границы на самом востоке Малой Роси – худой тонконогий старик с поредевшей, бесцветно‑седой шевелюрой, прикрытой для молитвы потертым, странного вида малахаем. Большая Луна уже почти добралась до горизонта, но покуда ее света еще хоть сколько‑нибудь хватает для чтения, Горешай будет снова и снова без устали длить свое чтение и молитву – до тех пор, пока затухающее серебрение Луны не померкнет под первыми алыми лучами восходящего Солнца. И тогда, вместе с его молением, завершится и Ночь Большого Полнолуния
22. Музыка льдов
Эй, корчмарь, плесни‑ка в кружку вина,
А я песню спою пока…
В дальних свейнских горах есть вершина одна,
Недоступна и далека.
Днём, под ярким солнцем, слепùт она глаз,
Изукрашена снегом и льдом.
Но всмотрись позорче в закатный час –
Ты увидишь призрачный дом.
В нём высокие окна хрустально чисты,
Невесом и воздушен свод,
В потолках – витражи неземной красоты,
И негромко свирель поёт.
Странной и необычной была песня гусляра в сегодняшнем постоялом дворе. За те долгие дни, что они со Зборовским следовали от берегов Бела Озера по направлению к Островскому скиту, Юрай уже успел выучить наизусть весь небогатый репертуар скоморохов, фигляров и песнопевцев, развлекавших проезжих гостей в придорожных трактирах. Состоял тот насплошь из песен либо героических, либо похабных. Так что выбирай – или про короля, дракона и принцессу, или про гулящую жену купецкую, вот и весь выбор. Впрочем, были еще застольные, типа "Наливай да пей!" Но баллада, которая звучала сейчас в обеденной зале, оказалась совершенно иной, выпадавшей из привычных рамок. Ее печальный, щемящий напев не смешил и не звал на подвиги, но словно бы подхватывал и уносил куда‑то в далёкие дали, далеко за пределы привычного мира.
Необычным выглядел и сам здешний гусляр. Ведь по мере того, как путешественники удалялись от Алатырь‑города всё дальше и дальше в белозерскую, а теперь уже и фейнскую глубинку, тем чаще утыкался их взгляд в лица местного типа: темноватые, с мелкими чертами и с густыми бровями, низко нависавщими над маленькими, по преимуществу карими глазами. И мужчины, и женщины того народа, который издревле населял Севфейен, были невысоки и коренасты. Порой казалось, что грянь ветер посильнее – и они накрепко вцепятся в землю своими узловатыми пальцами и коренастыми ногами, подобно тем низким кривым березам, что буквально стлались по фейнским землям.
Сегодняшний же скальд выглядел совершенно по‑другому. Хотя на великана он не тянул, но и в коротышки тоже явно не годился – так, чуть выше среднего роста для уроженца Энгра или Вестенланда. Музыкант был строен и широкоплеч, с длинными тонкими пальцами, уверенно перебиравшими струны гуслей. Его светлые, чуть взъерошенные волосы чуть свисали на лоб, прикрывая серо‑голубые глаза – особенно в паузах между куплетами баллады, когда певец склонялся над струнами, чтобы взять очередной замысловатый аккорд. И самое запоминающееся – это какое‑то наивное, полудетское выражение лица, когда он пел, и это при том, что бард был уже далеко не молод.
Но баллада уже звала и манила дальше, отвлекая от размышлений, и Юрай отдался ее течению.
Там в просторных залах сияет паркет,
Ярок свет. Но – ищи, не ищи, ‑
Ты не сможешь увидеть в том доме, нет,
Ни единой живой души,
Не живет там тролль, не ночует гном,
Ни кота, ни пса, ни щегла…
Даже Смерть сама – не входила в дом,
Стороной его обошла.
Но случится порою, что ночь распахнет
Все врата обители той
И в дверях утонченная дева встаёт,
Изумляя своей красотой.
– Нет, ну ты только посмотри, как ожил его преподобие, – радостно отметил тем временем Зборовский. Душевное состояние спутника в последние дни все больше и больше беспокоило барона. Оттого‑то, кстати, он и настоял на передвижении верхом, а не в карете или повозке: у не слишком привычного к дальним верховым поездкам Юрая уходило много сил на то, чтобы держаться в седле, и оставалось тем самым меньше времени на пустопорожние размышления.
Что‑то постоянно смущало возвращенного к жизни волшебника и не давало ему покоя. И в первую очередь, конечно, сотворенное валькирией кольцо. На каждой остановке Юрай тотчас же снимал свое новое колечко с пальца, и каким только испытаниям его не подвергал! То пробовал на зуб, то внимательно разглядывал при свете солнца и при свете луны, то стучал по кольцу оловянной ложкой и внимательно прислушивался к звукам. А один раз остановился у придорожной кузницы, где меняют подковы лошадям, быстренько столковался с местным кузнецом и, захватив свое кольцо щипцами, осторожно поднес его к огню. В самое пекло, правда, совать не стал, и на том спасибо. Но уж вчера, так вообще выпросил у хозяйки постоялого двора длинную крепкую нитку и, привязав к ней кольцо, принялся опускать его в заполненную водой высокую пивную кружку, на внутренней поверхности которой нацарапал перед этим какие‑то полоски…
– Да уж, – горделиво подумал тогда Зборовский, – назови ты алхимика хоть магом, хоть жрецом, но как алхимиком он был, так и остался. Талант не пропьешь! Другого такого, как наш Юрай, еще поди поищи.
А скальд тем временем всё продолжал свое неторопливое сказание.
Обойди все края, но такой второй
Не сыскать до конца времён.
"Вайниэль" называют ее порой
Те, кто мудростью наделён.
Словно соткано платье из облаков
Пальцы тòнки, черты ясны…
На челе ее – память пяти веков
И свежесть двадцатой весны.
И стоит на пороге, и смотрит вдаль,
Снег искрится в ее волосах,
А в глазах ее – мудрость, и боль, и печаль
О покинутых отчих лесах.
Был ли виной тому талант песнопевца или новый глоток дешевого малоросского вина, но стоило течению баллады дойти до стенаний о прекрасной деве, как мысли барона устремились в родной Вильдор, к пышногрудой и полнощёкой волшебнице с каштановыми волосами, которую он вспоминал почему‑то все чаще и чаще. Странно, ведь до сих пор Зборовский никогда не испытывал недостатка в женском внимании, а уж три дня оголтелого траха с Танькой‑Таннеке вообще на какое‑то время исчерпали его как мужчину, но тем не менее, факт остается фактом: Энцилия заполонила все мысли Владисвета, постоянно приходя во снах, да и днем не отпуская.
![Юрий Циммерман - Серебро далёкого Севера [СИ]](/uploads/posts/books/75683/75683.jpg)
