Виктория Дьякова - Доктор Смерть
Когда она вошла к нему в камеру, он обернулся. Морщинистые скулы дернулись — он, конечно, узнал ее. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга — престарелый маршал и стройная женщина в закрытом черном платье с высокой короной каштановых волос, уложенных вокруг головы. И время словно откатилось назад. Она чувствовала себя юной девушкой с картины Серта и видела в нем не старика — молодого, отважного генерала, командующего второй французской армией, оборонявшей крепость Верден.
Юный французский лейтенант, совсем еще мальчик, выпускник Сен-Сира, — тот самый, который уже тридцать лет лежит в могиле под Триумфальной аркой на площади Звезды, — в который уже раз, попав в окружение со своим батальоном, единственный из офицеров, оставшийся в живых, отвергал предложения немцев о сдаче. Он отражал все атаки германцев, помня слова легендарного наполеоновского генерала о том, что «гвардия умирает, но не сдается!». А значит, Франция умирает, но не сдается.
Он принял смерть в восемнадцать лет под лавиной неприятельского огня, и все солдаты последовали его примеру — никто не дрогнул — чтобы войти в историю, и каждый год в день провозглашения победы в Великой войне принимать государственных лиц с венками и почестями под сводами арки, воздвигнутой во славу тех самых генералов, на которых он хотел равняться. Они оба помнили его живым, и даже помнили его имя, хотя тридцать лет с тех пор он числится Неизвестным солдатом. И помнили, как вздымались штыки над месивом из мяса, крови и обугленной земли, победно отражая солнце, едва проглядывавшее сквозь черные клубы порохового дыма. Они все это помнили оба. И помнили, что, несмотря на гибель лейтенанта и его батальона, немцы все же обошли Верден, и тогда казалось, что все жертвы — зря.
И конечно, оба помнили встречу сорок третьего года. И оба понимали, что в восемнадцатом году они и представить не могли, какой извилистой окажется жизненная дорога — для них обоих. Что, победив германцев в восемнадцатом, они окажутся их пленниками спустя всего лишь двадцать с лишним лет. И конечно, еще один человек незримо присутствовал в этот день на их встрече в камере тюрьме в Жуанвиле. Маршал Фош, для него — близкий друг, для нее — приемный отец. Они оба были виноваты перед ним. Она — тем, что поняла и простила слишком поздно. Он — тем, что не сумел сберечь Францию, которую тот, другой, спас в восемнадцатом году столь дорогой для себя ценой. Он был последним, кто умолял ее не оставлять Францию, и, невзирая на чины и ранги, шел за ней под дождем, умоляя вернуться к отцу. Он забрал ее из богадельни с новорожденным младенцем на руках, когда Генри уже умер, он с великим сожалением сажал ее на пароход в Марселе, обещая, что они оба, Фош и он сам, нет, они трое, он, Фош и Франция, всегда будут любить ее и ждать, когда она вернется. Вот она и вернулась.
Она приблизилась к нему.
— Мари, — Петэн взял ее за руку, по сморщенной щеке скатилась слеза. — Я рад, что ты вернулась, что дожил до этого дня. Я знаю, что французы меня не простят, во всяком случае, нескоро. Но ты… Ты прости меня. Не за то, почему я оказался здесь. За то, что не нашел нужных слов, чтобы убедить тебя не уезжать в восемнадцатом.
— Простите вы меня, — склонив голову, она прижалась лбом к его плечу. — Я только теперь понимаю, что если бы не уехала тогда, возможно, все сложилось бы иначе. И моя жизнь, и ваша, и его…
Она говорила о Фоше, и он кивнул, понимая. Да, Франция Петэна была совсем не той, что Франция Фоша. И он сдал Париж, который тот защитил в восемнадцатом. Но если бы она не уехала, маршал Фош остался бы жив, он дожил бы до сорокового года, и тогда, возможно, сама Франция была бы другой, она осталась бы такой, как в восемнадцатом, она нашла бы в себе силы к сопротивлению и победе. Маршал Фош — маршал победы. Но он ушел, его похоронили с помпой, а все покатилось, как придется.
Конечно, суд не мог не учесть заслуги Петэна. Юный лейтенант, погибший под Верденом, и через тридцать лет служил оправданием своему генералу. Суд не мог не принять во внимание, что Петэн исключил Францию из всех планов Гитлера, ограничившись только одним легионом, который послал в поход на Восток. Он старался способствовать освобождению пленных англичан, тайно поддерживал деятельность Сопротивления. Без Петэна не мог бы столь триумфально вернуться де Голль. Но если история и сможет оценить его заслугу, то только когда со времени окончания второй войны пройдет не меньше лет, чем теперь прошло со дня окончания первой.
— Я буду вас навещать так часто, как только мне это позволят, — пообещала она, стараясь преодолеть дрожь, предательски звучащую в голосе.
— Я буду ждать тебя, как ждал все эти годы. Береги себя. И дочь.
В предостережении маршала скрывался нешуточный резон. Она, конечно, мало заботилась о собственной безопасности. Но как она могла поступать иначе. Ее заступничество за Кнохена, посещения Петена не могли не вызвать подозрений. И вот однажды вечером, навестив ее в Версале, де Трай сообщил ей, что шеф Второго Бюро французской разведки заинтересовался ее досье и уже запрашивал разрешения на его проверку.
— Он, по-моему, подозревает тебя в сотрудничестве с немцами, — де Трай усмехнулся. — Я ему сказал, что он с ума сошел.
Маренн промолчала. Джилл поставила чашку, громко звякнув о блюдце.
— Они теперь всех подозревают, просто открыли охоту на ведьм, — продолжил как ни в чем не бывало де Трай. — Им нравится быть в центре внимания. Давненько с ними не носились столько, сколько сейчас.
Конечно, она ощущала опасность, которая дышала ей в затылок. Но она не могла поступать иначе. Не могла позволить себе испугаться. Она оставалась верной прошлому, которое жило в ней и имело большее значение, чем настоящее. И потому только пожала плечами, услышав известие от Анри.
— Пусть проверяют, — ответила спокойно, перелистывая каталог Диора, который тот прислал с личной пригласительной открыткой. Романтические платья, похожие на розы, которыми художник Ланкре подписывал свои картины, воплощение женственности, которой так не хватало Европе, вышедшей из войны с ее обязательной форменной одеждой и трудовой повинностью.
— Ты будешь заказывать у него? — отпив кофе из украшенной позолотой фарфоровой чашки, де Трай кивнул на каталог. — Он сейчас в большой моде. Моя Анна в восторге. Уже составила длинный список. Я боюсь, она меня разорит.
— Нет, я не буду, — ответила Маренн и заметила удивление, мелькнувшее на его лице. — Мне близок стиль Шанель. И я буду заказывать у нее. Как раньше.
— Но она же… — Анри чуть не поперхнулся. — Она была любовницей немецкого майора…
