Янис Кууне - Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель
Однако эта невнятность не могла продолжаться долго, тем более, что дом, который Волькша вздумал строить только потому, что в его жизни появилась ругийка, был наконец построен, хотя еще и не обжит. Все чаще и чаще ночные сны приводили Волкана в сладостные объятия ласковой девы похожей не то на Кайю, не то на Эрну. Просыпаясь среди ночи от таких снов, он долго не мог заснуть вновь, ворочался и злился.
И вот они остались одни. Даже Рыжий Лют, тершийся все время около Волькши по причине неразумения свейского наречия, и тот уплыл с Ульрихом на Екерё.[185]
– Не стопить ли баньку? – задумчиво сказал Годинович: – Уж больно я грязен.
Эрна потупилась.
– Ты чего? – спросил ее Волькша.
– Простите, если я плохо стираю, – ответила она.
– Нет! Что ты! Ты хорошо стираешь. Просто я давно в баньке не парился.
Белесые брови ругийки поднялись домиком. Как всегда бывало, когда она чего-то не понимала. На этот раз Эрна не могла взять в толк, что как господин собирается делать в der Banne, когда подходящего чана у них нет. Ругии обычно наполняли огромные банны горячей водой, а затем по очереди залезали туда мыться: мужчины первыми, потом дети, и уж в последнюю очередь женщины. В доме своего мужа Эрне всегда доставалась чуть теплая и весьма грязная вода. Волькшу передернуло, когда он представил себе, что надо окунаться в воду, где плавают чьи-то волосы и не только…
Не находя слов дабы объяснить, чем словенская баня отличается от ругийский банне, Годинович счел, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, и пошел топить парную.
– Раздевайся, – не слишком уверенно сказал он Эрне, приведя ее в жаркий предбанник. Сам он при этом отвернулся и начал торопливо стаскивать с себя одежду. Кровь шумела у него в жилах так сильно, что он даже не сразу почувствовал, как горяча оказалась банька.
– Что теперь делать? – спросила Эрна из-за двери.
– Иди сюда, – позвал Волькша и почувствовал, как обильный пот выступает на его теле от одной мысли, что сейчас он увидит ее обнаженной.
Ругийка едва вошла, так тут же задохнулась от пара.
– Ой, как здесь жарко, – сказала она и выскочила в предбанник.
Волькша, сожалея о том, что приходится париться без веника, посидел в парной, пока были силы терпеть жар, терзавший его уши и ноздри. Когда терпеж иссяк, он выскочил из бани и нырнул в озеро. В прежние времена, когда он после плотницкой и камнекладной работы ходил ополоснуться в Мэларен, он радовался тому, что вода там была достаточно теплая. Теперь же это расстроило венеда. Как же приятно было дома окунуться после баньки в студеную Ладожку!
Тем ни менее купание расслабило Волькшу. Неровным шагом он вернулся в баню. Эрна все еще сидела в предбаннике. Даже здесь ее лицо и плечи были покрыты крупными каплями пота.
– Пойдем, – поманил ее Волькша.
– Там очень жарко, – пожаловалась ругийка.
– Так на то и баня, чтобы было жарко. Пойдем. Пар костей не ломит.
Говоря все это, Волькша старался смотреть мимо Эрны, но когда она встала и пошла к дверям в парную, сердце его опять разыгралось. Хорошо хоть волнение приключившееся в груди, не хлынуло в чресла и не вздыбило Ярилову палицу.
В парной Эрна беспрестанно ойкала и пыталась прикрыть ладонями не только уши, но и соски грудей. От ее мельтешения Волькша все время косился на нее и ненароком скользил взглядом по ее телу. «Не женщина – сливки с медом» – вспомнились ему слова, которые еще в Хохендорфе сказал Хрольф. Куда там! Еще слаще, еще нежнее, еще сливочнее…
– Я больше не могу! – взмолилась ругийка.
– Побежали в озеро, – сказал Волькша.
– Зачем?
– Так надо. Из жара в студеную воду: так грязь отстает от тела и хворь уходит.
Они одновременно ринулись к дверям, и Волькша невольно наскочил на Эрну всем телом. Она покорно отступила, давая ему дорогу, тем самым избавив его от душного приступа стыда, который накрыл парня из-за стремительного взлета его утренней птицы.
– Иди, мойся, – сказал Волькша Эрне: – Холодная вода в предбаннике, горячая в парной. Смещай в ушате и мойся. Мочало и черепок с мыльным корнем под лавкой. А я еще поплаваю.
Ругийка исполнила все в точности. Она удалилась в баню и довольно скоро вышла оттуда уже одетая. А Волькша наплавался до синих губ, после чего парился и мылся до тех пор, пока кожа его не захрустела от чистоты, а в чреслах не унялся недозволенный жар.
За вечерней трапезой, первой вечерней трапезой в новом доме над столом летали осторожные взгляды и разговор как-то никак не вязался.
В конце концов, в светелке наступила неловкая тишина.
– Вы не разгневаетесь… ты не разгневаешься, – поправилась Эрна: – если я тебя спрошу кое о чем?
– Конечно, нет, – ответил Волькша, сглотнув. Прежде ругийка никогда не начинала разговор первой и уж тем более не просила разрешения на то, чтобы задавать вопросы. Не иначе как речь пойдет о чем-то очень важном. Для нее. Да и для Годиновича тоже.
– Почему Варглоб меня… не хочет? – едва слышно спросила Эрна: – Я ему противна? Я слишком старая для него?
Волькша вспыхнул как солома. Плохо ли, хорошо ли, но ругийка поборола в себе привычку через слово говорить «мой господин». Но с тех пор у нее появилась эта склонность обращаться к нему точно через какого-то посредника, точно его самого в этот миг рядом с ней нет, и она шлет ему вопросы с посыльным.
Впрочем, кого он обманывал: кровь бросилась ему в лицо отнюдь не из-за этого. Просто Эрна первой заговорила о том, что больше месяца лишало Волкана сна.
– Во все дни своего замужества я только и мечтала о том, чтобы меня оставили в покое, – тихо-тихо заговорила Эрна, не дождавшись Волькшиного ответа: – Если бы не думы о смерти, те месяцы, что мой муж и его отец отсутствовали в доме, были бы самыми счастливыми в моей семейной жизни… Потом нагрянули викинги… Когда твои люди хотели взять меня силой, я была готова скорее умереть, чем снова оказаться… с мужчиной… А потом они привели тебя. Свейское наречие хоть и сильно отличается от ругийского, я все же понимала, что они тебе говорили… Не спрашивай меня, что толкнуло меня добровольно пойти с тобой… но ты был первым мужчиной, с которым мне было по-женски хорошо… ты был такой беспомощный и нежный…
При этих словах Волькша так сильно сжал черенок ложки, что будь она оловянной, он согнул бы ее и не поперек, а вдоль. Но липовая ложка выдержала. Хрустнули костяшки пальцев. Эрна еще пуще склонила голову, слова ее стали едва различимы, но она продолжила:
– С той ночи прошло больше месяца, и Варглоб… извини, и ты не разу не прикоснулся ко мне. Даже тогда на сеновале, когда мы были совсем одни… На первых порах я была тебе благодарна за это… но в последние дни это начало меня тяготить… Почему ты мной брезгуешь, Варг?
