Мария Дахвана Хэдли - Магония (ЛП)
– Родители дома.
– Ты готова?
– И близко не готова.
– Может, войдём через гараж?
– Или влетим, – говорю я и чуть не всхлипываю, потому что ощущаю потерю. Большую.
У меня нет плана. Куда мне ещё идти, как не сюда? Дом. Нет, не дом. Дом.
Разворачиваюсь и иду прочь. Нет. Не могу увидеться с родителями, не так. Посмотрите на меня. Я не…
– Знаешь, – говорит Джейсон напряжённо и быстро, значит, едва сдерживает волнение, – знаешь про эффект Ганцфельда?
– Нет.
Слушаю его, но не останавливаюсь. Джейсон не соблазнит меня игрой в факты. Иду быстрее.
– Это когда мозг усиливает нервные сигналы в поисках исчезнувших. Например, если просто так пялиться на чистое небо, то у тебя начнутся галлюцинации. Если долго смотреть на снег, то увидишь города.
– С Магонией всё не так, – перебиваю его я.
Как он может нести подобное после того, что увидел?
– Ученики Пифагора уходили в тёмные пещеры и оставались там, чтобы достичь этого состояния. Мудрость из ничего. Астронавты тоже такое видят. И исследователи Арктики. – Он берёт меня за руку, тарахтит без остановки, не даёт уйти. – Заключённые в одиночных камерах. Даже есть термин «тюремное кино». Вспышки цвета ночью, фигуры, образы. Некоторые думают, что наскальные рисунки в Ласко создавались в темноте. Художник изображал то, что видел, когда видеть было нечего. Опускал пальцы в краску и рисовал в кромешной тьме свои галлюцинации. Их можно увидеть, только если достаточно долго там простоять. – Пялюсь на Джейсона. Он тоже смотрит на меня. – Никто не знает, почему мозг создаёт эти образы. Он хочет что-то видеть. Все те прекрасные вещи, что появляются из синевы. И из темноты. Так же, как ты. Твоя небесная страна – самая красивая в мире. Я тебе верю. Я её видел. И сейчас немножко вижу. – Он указывает вверх. По небу быстро движется небольшое безобидное судно. – Даже те, кто никогда не сталкивался с чудом, могут в него верить, Аза Рэй. Даже те, кто никогда не видел света, те, кого держали в темноте, те, кто ослеп от снега или молнии, – даже они верят в невозможное. Я тебе верю. И твоя семья тебе поверит.
– Но я не я.
– Ты – это ты. – Мы молчим, а потом Джейсон добавляет: – А ещё мне тоже страшно.
– Да? – Мне почему-то легче.
– Да. Но по крайней мере мы не боимся друг друга.
Смотрю на него:
– Уверен?
Он чуточку долго колеблется.
– Нет. В смысле, я тебя не боюсь. Разве что ты меня?
Я улыбаюсь:
– Я очень, очень тебя боюсь.
Мы идём к моему дому.
Думаю о том дне, который не помню, когда я появилась здесь пятнадцать лет назад, новорожденная, никто, и меня положили в чужую постель, в чужом теле. Я должна была умереть, но выжила, потому что эти люди заботились обо мне, даже не зная, что я такое. Они так старались поддержать нечто сломанное. Они меня любили.
Думаю, как мама заходила ко мне в спальню со шприцом с сывороткой, напуганная, растерянная. Она считала, что я человек. Что умираю от никому не известной болезни. Поэтому научилась понимать её. Создала для меня лекарство. Вводила его мне в вену и надеялась. Когда никто не мог помочь, она давала мне всё, что имела.
Благодаря ей я всё ещё здесь.
Сердце грохочет у меня в груди.
Оказаться дома даже лучше, чем дышать.
Звоню в дверь. Они выходят в коридор. Слышу папины шаги – он даже дома носит туфли, – мамино бормотание.
Джейсон изображает браваду, словно в любой момент может сорваться с места, словно мы обычная парочка, собравшаяся погулять.
Я вдруг думаю, что всё теперь будет в порядке – глупо, Аза, глупо, но мне плевать.
Дверь открывается.
На пороге мои родители.
Я изо всех сил стараюсь не расплакаться и не напугать их – какая-то незнакомая девочка вдруг разрыдалась. Но я точно издаю какие-то звуки. И они {???}, и я {&,&,&}, и родители смотрят на меня, словно первый раз в жизни видят – логично, но так неправильно, – а потом я говорю:
– Мам?
Выгляжу совершенно иначе. Я знала, что так и будет, но оказалась не готова. Больно.
– Что? – переспрашивает она. – Что ты сказала?
– Ничего.
Чувствую, что готова развернуться и убежать, как последняя трусиха. Никто меня тут не примет. Ни родители, ни кто другой.
Заикаюсь, запинаюсь, и тут вперёд выходит Джейсон.
– Привет, ребята. Я сейчас странную вещь скажу, но вы выслушайте.
– Джейсон, ты в порядке? – говорит мама. – У тебя словно температура. Мне позвонить Кэрол? Я слышала, что произошло.
– Ударило молнией, – отвечает он. – Не рекомендую пробовать. Я в норме.
Ощущаю биение в груди. Кару садится на дерево, распахнув крылья. Слышу внутри себя песню. Он меня успокаивает.
– Джейсон, – говорит папа. Он пытается улыбнуться, но явно удивлён видеть Джейсона с другой девушкой. – Кто это?
– Это…
Я касаюсь своих волос. Не знаю, как выгляжу. Они не могут понять.
– Привет, – выдавливаю шёпотом. – Рада вас видеть.
Эли сбегает по лестнице и замирает.
– Ого. Я вас услышала и на секунду решила, что… – Она приглядывается и смущёно хмурился. – Джейсон?
Родители внимательнее ко мне присматриваются. Голос. Я забыла. Голос остался тем же, он принадлежит мне.
– Кто ты? – спрашивает папа. – Не думаю…
– Не знаю не знаю не знаю… – повторяет мама. Её голос становится всё тоньше.
– Это не смешно, – говорит папа.
– Я не шучу, – отвечает Джейсон. – Она вам кое-что покажет, ладно?
Мама не сводит с меня глаз. Папа плачет. Я едва сдерживаюсь.
Джейсон протягивает мне лист бумаги и ручку:
– Готова? Ты знаешь, что делать.
– Это письменное извинение, – заявляю я громче, чем необходимо.
Прижимаю бумагу к стене и начинаю писать. Я узнаю свой почерк. Он прежний. Есть такие вещи, которые не меняются, несмотря ни на что.
– Простите, что не понимала, какие вы. За все случаи, когда мы делали обычные вещи. За те разы, когда я пугалась, а вы приходили ко мне в комнату и говорили, что любите меня.
– Погоди, – перебивает мама. – Что это? Джейсон, это не нормально…
– Прости, – говорю папе, – что тебе приходилось бесконечно ездить в школу и забирать меня из кабинета директора. Что не ценила, когда ты держал меня за пальцы ног, а меня завозили в МРТ-туннель. Что врала, будто не боюсь. Я боялась. А ты мне помогал. Ты сказал, что ради меня победишь Большую Птицу.
Самообладание папы рушится, и он издает придушенный всхлип.
– Прости, что у тебя не получилось сальто назад, и ты потянул спину, только чтобы показать мне, кто здесь главный.
