Джон Майерс - Серебряный Вихор
— Если вы не можете остановить свой выбор на песнях других авторов, спойте свою. Я именно так всегда поступаю.
— Я не умею сочинять песен, — признался я, чувствуя свою несостоятельность. — Прошлой ночью пробовал, но…
— В самом деле пробовал? — Голиас с любопытством взглянул на меня. — О чем же была твоя песня?
— Да так, одни пустяки. — Я уже жалел, что проговорился. — Ночью, когда я дежурил, над рекой стояла луна. Река таинственно мерцала в ее лучах. Деревья — там, где они выступали из темноты, — казалось, тают в лунном свете. По воде бежали лунные дорожки; всюду лежали кружевные тени. Я слышал крылья ночных хищников и волчий вой в лесу… Но тишина казалась ненарушимой. От нечего делать мне вздумалось рассказать обо всем этом в стихах. Но дальше первой строчки не пошло.
— Но почему же? — допытывался Рыболов. — Сочинить стихотворение — все равно что связать крылатую мошку. При наличии подходящего материала — а он у вас имелся — дело всего лишь за сноровкой. Хотя, конечно, без прилежания не обойтись.
— Только и всего? — Я почувствовал, что начинаю раздражаться. — Да я почти пять часов бился! «Река была…» — вот и все, что я сумел из себя выжать. Но какой, какой она была? Черт его знает!
Голиас задумчиво смотрел на меня.
— В свое время мы об этом узнаем, — сказал он наконец.
Я не стал ему отвечать, так как не понял, что он имеет в виду.
Мы отлично провели время, и старик Рыболов на деле доказал нам, что не хвастался своим искусством управляться с удочкой. Ночью, на плоту, мы испекли на угольях обещанного им окуня. Сроду не пробовал ничего вкуснее.
19. Зеленый Рыцарь
Единственное, что нас огорчало, это Джонс. Мало-помалу мы привыкли воспринимать его положение как должное. О человеке судишь не по обличию. Человеческая сущность неизменна. Задатки могут быть разными — важно твое поведение. А Луций вел себя как осел. Вот мы и стали относиться к нему как к ослу. Он не владел человеческой речью, и постепенно мы перестали обращаться к нему с вопросами. Луций, со своей стороны, понимал разделявшую нас пропасть, хотя мы над этим мало задумывались. Помимо совместных трапез, он при всякой возможности старался держаться от нас подальше.
И все же, несмотря ни на что, мы с Голиасом были счастливы.
— Даже и думать не хочется, что придется оставить плот, — сказал я ему через несколько дней после встречи с Рыболовом. Мы отдыхали после ужина, попыхивая трубками. — Говоришь, завтра мы доплывем до дороги, ведущей к Оракулу?
— По моим подсчетам, примерно в полдень. — Голиас выпустил облачко дыма. — Вернее сказать, это не дорога, а заброшенный тракт, ведущий в глубь страны от заброшенной пристани. Так что придется нам смотреть в оба.
— А как мы вернемся назад? Голиас пожал плечами.
— Там видно будет. Об этом рано пока беспокоиться. От реки до Оракула идти да идти. И Варлокские горы нелегко одолеть.
— Но ведь нам не придется карабкаться на хребты, — заметил я, — если там пролегает дорога.
— В той части Броселианского леса трудность подъема — далеко не самое опасное.
Чуть позже Голиас уснул, а я остался следить за топляками и песчаными отмелями. Вдруг прямо перед нами я увидел судно.
Речная акустика капризна. Иной раз очень тихие звуки разносятся на громадное расстояние, но порой вы не услышите грома за ближайшим поворотом. Вот почему я не услышал, что неподалеку пароход. Он возник неожиданно, разорвав тишину, извергая с дымом искры и светясь, как субботний вечер в городе.
Речное русло было достаточно широко, чтобы разминуться, но меня беспокоила наша беспомощность. Можно было попробовать оттолкнуться шестом, чтобы быть подальше от парохода. Но течение нас могло вынести еще ближе к нему. В конце концов я возложил все надежды на лоцмана. Заметив плот, он сумеет нас обойти.
Я хотел разбудить Голиаса, но раздумал. Глупо будить человека только ради того, чтобы показать ему пароход. И к тому же он бы понял, что я нуждаюсь в его моральной поддержке. А вот этого-то мне и не хотелось. Даже когда пароход устремился прямо на нас, я молчал. Понятно, что судно следует своим курсом. И только в самую последнюю минуту я заорал:
— Вы, сукины дети! Куда, к черту, ломите? Своим криком я разбудил Голиаса.
— Скорей! На помощь! — вопил я, пытаясь оттолкнуться от дна шестом. Однако Голиас бросился на противоположный конец плота, где в ужасе мотал головой Луций.
— Поздно! — рявкнул Голиас. — Прыгай! Он тут же схватил Джонса за задние ноги и столкнул в воду. Наверняка он спрыгнул вслед за ним и сам — смотреть было уже некогда. Пароход неотвратимо надвигался прямо на нас. К счастью, речные суда неглубоко сидят в воде. Я не мастер подводного плавания, но тут я превзошел самого себя. Между лопастями парохода и речным дном оказалось достаточно пространства. Когда я вынырнул, пароход был уже далеко. Я поплыл, во все горло окликая Голиаса. Он не отзывался. Течением меня стремительно относило от места происшествия.
Устав кричать, я поплыл к западному берегу. Мне пришлось проплыть милю или две, прежде чем я смог выбраться на незаболоченную почву. Я промок, озяб и устал, но не это смущало меня. Я предполагал, что мои друзья тоже поплывут в том же направлении. Но не потерял ли Голиас Джонса? Я не был уверен, умеют ли ослы плавать. И если Голиас и Луций все же спаслись, то где именно они вышли на берег?
Рассвело, и я отправился на разведку. Трудно было продираться голышом сквозь спутанную растительность. Но я упорно шел вперед, делая небольшие передышки. Около полудня я набрел на наш поврежденный плот. Он сидел на песчаной отмели неподалеку от берега. Я обрадовался возможности позавтракать, но чувство одиночества было непереносимо. В странствиях тяжело одному и тепло очага, — будь то хижина или просто шалаш на плоту, — отрадно разделить с другом. На следующее утро мне уже хотелось выть от тоски. Я решил, что больше ждать не стоит.
Я уверился, что Голиас сюда уже не придет. Чтобы увидеться с ним, нужно было идти к Оракулу. Вытащив плот на берег, я оделся, запасся едой и заткнул за пояс нож Голиаса. Свою модную, белую с плюмажем шляпу я швырнул в реку.
Разумнее всего было бы, вероятно, побрести вниз по течению реки. Тогда бы я вышел на старую дорогу, о которой упоминал Голиас. Но мне не хотелось продираться сквозь густые заросли, увязая в болоте. Я с содроганием думал об удушливых испарениях и змеях. Выбравшись из поймы, я стал подниматься вверх по берегу. Вскоре долина осталась позади, а потом местность стала холмистой.
На следующий же день я столкнулся с трудностями, которые легко мог бы предотвратить. Однако мысль о них почему-то не приходила мне в голову. Поднявшись над холмами к подножию Варлоков, я обнаружил, что в этих краях уже наступила осень. Чем выше я взбирался, тем становилось холодней. Когда я останавливался передохнуть, холод пробирал меня до костей. Лес выглядел уныло. Здесь в основном росли дубы. Листья все еще трепетали на ветру, но мелкие ветви были обнажены. Солнце проглядывало сквозь тройную толщу облаков, однако вскоре стал накрапывать дождь. Для отдыха необходима была крыша над головой, и я совершенно выбился из сил. Шел я быстро, но все никак не мог согреться.
