Юлия Латынина - Дело о пропавшем боге
Уже совсем стемнело. В палатку внесли светильник, сразу же запахло прогорклым паленым жиром, и вслед за ним, пригнувшись, вновь вошел князь Маанари.
Князь сел, подвинув светильник так, чтоб его лицо оставалось в тени за столбом, а Наново было освещено, и осторожно попытался просунуть палец под стягивавшую Нана веревку. У него ничего не вышло, он удовлетворенно хмыкнул и сказал:
– Ты уж извини, что тебя так крепко связали. Мы тебя не хотели так крепко связывать, но ты так хорошо дерешься. Где это ты так научился драться? Если б ваши войска дрались, как ты, я бы сидел в западных горах; а если б мои войска дрались, как ты, я бы не нуждался даже в этом Кархтаре…
Нан молчал.
– Да, – вспомнил князь, – а ведь у Кархтара условие есть: отдать тебя – ему; у вольного люда на тебя зуб. Вот я и хочу с тобой посоветоваться: отдавать или не отдавать?
Нан зашевелился. Да, ничего не скажешь: князь был демократичней вейских чиновников и любил советоваться с людьми, у которых связаны руки.
– У пленников совета не спрашивают, – ответил Нан.
– Умница, – засмеялся князь, прищурившись на огонек. – И смельчак: как ты в городе всех арестовал, и аравана, и наместника! Мне такие нужны. Ты ведь давеча правильно догадался. Можно завоевать империю с дружиной, но управлять ей с дружиной нельзя. А иначе зачем мне нужен был ваш наместник?
– С наместником Вашхогом тоже много не науправляешь, – саркастически заметил Нан.
– А с господином Айцаром? – возразил князь. – Как это так, чтоб во главе войска некого было поставить, кроме базарного торговца! Вот послушай. Шлет ко мне наместник письмо: я – с тобой, араван провинции – дурак, но есть один умный человек, мой дядя, который опасней ночной рыси. Я спрашиваю: что же делать? Он советует: предложи ему зерно по низкой цене, и он от жадности не посмеет думать ничего плохого. А зерно ты у него все равно отнимешь после победы.
– А разве Айцар плохо защищал свои рудники?
– Защищаются торговцы, может, и хорошо, а воюют плохо. Им ведь жалко, когда добро безвозмездно пропадает. Вот Айцар даже воду на поля не пустил, чтоб задержать моих всадников. Я так полагаю – ему урожая жалко. А вот ты бы – пустил?
– Непременно, – сказал Нан, вздохнув.
– У вас в стране много умного, а много дурацкого, – после некоторого молчания заговорил князь. – Чтоб войсками и страной правили торговцы! При мне этого не будет. Или вот – чтоб человек не мог передать свою власть сыну! Тоже чушь. Знаешь, отчего я был уверен в вашем наместнике? Он хотел быть не наместником, а князем Харайна, чтоб завещать свой Харайн своему сыну! А у тебя наследники есть? – спросил князь.
– Я холостяк, – ответил Нан.
Князь довольно рассмеялся.
– Это хорошо! Хочешь – сватом буду? Кровные узы – самые крепкие. Женись – чистокровным ветхом станешь.
Нан с сожалением подумал, сколь велика разница между ним и настоящим вейским чиновником. Араван Нарай, верно, плюнул бы сейчас этому варвару в рожу с негодованием, а Нан никакого особого негодования не испытывал.
Но для инспектора Нана стать варварским военачальником было бы невозможно, а для Дэвида Стрейтона – бесполезно. Князь Маанари был давеча прав; накопительством он не занимался, и все награбленное делил между дружиной, находя в воинах и охрану своему добру, и орудие его преумножения. Он и сам не подозревал, насколько принципы его существования были близки первоначальным принципам империи: он все раздаривал, она все распределяла. Князь отыскал подходящих союзников, которые тоже все хотели разделить поровну. Правда, завоеватели делили все поровну сообразно роду и храбрости, а освободители делили все поровну сообразно степени посвящения…
Нет, Дэвид Стрейтон мог сговориться с продажным чиновником, но не с революционером и не с завоевателем.
Все это, впрочем, были чисто теоретические рассуждения: бунтовщики никогда не согласятся иметь его под боком, а они – для Маанари более ценные союзники.
– А зачем ты, князь, все-таки ходил в монастырь? – спросил Нан, не отвечая на вопрос Маанари.
– Хотел поглядеть на вашего хваленого бога, – пожал плечами князь.
– Ты или Тоошок?
– Да больше Тоошок. Он ведь только теперь стал храбрый. А так – очень он вашего Ира боялся. Амулет перед ним с шеи снял – так и забыл. По коридору шел, в темноте чуть на кошку не на ступил – задрожал, как яйцо без скорлупы. Посмотрел на Ира и при ободрился. Разве это бог: ни рук, ни головы, меньше малой луны, и никто при нем не молится, стоит он один-одинешенек.
– Так-таки никого и не было?
– Да нет, приходил один монах, обошел кругом Ира, скорчил рожу и ушел. Тоошок, как этого монаха увидел, так до конца расхрабрился. Что это, говорит потом, за бог, которого собственные жрецы не уважают.
– И монах так и ушел?
– Так и ушел.
– И вы после него уходили?
– После. Однако, – засмеялся князь, – ты хитер. Ну какое тебе дело до Ира? Все равно о чем спрашивать, лишь бы мне не ответить. Так что же ты все-таки выбираешь?
– Я вейский чиновник, – ответил Нан, – и служу императору. Я арестовал предателя Вашхога не затем, чтоб занять его место.
– Ну что ж, – сказал князь, поднимаясь и отряхивая солому, – и без тебя найдутся помощники.
Минут через двадцать двое человек в короткой вейской одежде выволокли Нана из палатки, привязали к длинному шесту и потащили. Шест они несли с привычной ловкостью разбойного люда.
Нан вертел головой; они миновали свежеотесанный подъемный мостик над сухим рвом и перешли в разбойничий лагерь. Нан с удивлением отметил надежность рогатого частокола, из которого вбок высовывались заточенные колья, быстро обустроенные завалы, очевидную продуманность планировки. Повсюду горели костры, ржали лошади, шкворчало на огне жаркое: какие-то люди сосредоточенно и профессионально копали ямы и рвы. Нан поразился про себя обширности разбойничьего лагеря; явно не меньше нескольких тысяч человек.
Власти, стало быть, преуменьшали численность разбойников, А шайки, стало быть, договорились о соединении усилий под начальством военспеца Ханалая и комиссара Кархтара.
У огромного парчового вяза Нана положили на землю, аккуратно, жалея хорошую веревку, распутали узлы и ввели в маленькую кумирню, приросшую к стволу дерева. На пороге Нан споткнулся, и его тут же подхватили за руки. Напрасно: у него не было ни сил, ни желанья бежать.
Внутри кумирни, щедро освещенной вперемешку жирниками и дорогими светильниками, было человек тринадцать. Нана подвели к человеку, сидящему во главе стола, Тот хмуро и настороженно глядел на столичного инспектора. Нан безучастно смотрел на лицо и на лоб, закрытый черной шелковой повязкой так, чтоб спрятать клеймо убийцы. Нан знал биографию Ханалая и знал, что тот делал с правительственными чиновниками.
