Наталья Загороднева - Ловцы душ
Назавтра, едва рассвело, я, подвязав волосы, вихрем пронеслась по хаарцу - Уца ждала меня у валунов. О предупреждении матери я забыла.
С Уцей мне было лучше, чем среди людей. Мы убегали далеко в горы, где я нашла удивительные штуки: реку, текущую наоборот, вверх, и дерево, растущее кверху корнями. А еще я дурачилась.
- Смотри, что могу!
И подняла руками воду в реке, заставила ее танцевать, а у кошки глаза стали большими, как миски. Мне нравилось так играть. Я делала стену из блестящих камешков, и любовалась, как причудливо проходят сквозь нее лучи солнца. Или заставляла камень катать меня, а Уца испуганно бежала следом и скулила. Никому из людей я не показывала свои забавы. Они и так-то меня не любили, а узнают, что я творю - и вовсе изгонят из селения.
Спустя несколько дней со дня моей встречи с Уцей я, возвращаясь домой, почувствовала неладное. Над хаарцем, еще не скрытым ночной мглой, поднимался дым. Сердце недобро кольнуло, и я закуталась в покрывало и поспешила на площадь, прячась в тени домов. Шум и крики я услышала издалека. У Храма Ориса бушевало пламя, а вокруг собралась толпа - все мои соплеменники. Монотонное пение посвящений грозному богу сопровождалось вскриками, когда пламя взметалось выше домов. Любопытство повело меня сквозь толпу. Выбравшись в первый ряд, я плотнее закуталась в покрывало и замерла, пораженная увиденным.
Перед храмом лежал большой каменный жертвенник, окруженный огненным кольцом, весь залитый кровью. На нем стоял, воздев руки к небу, тот, кого я сначала приняла за самого Ориса. В огненном мареве он показался мне огромным, его кожа сияла, как натертая маслом. Я не могла отвести взгляда от его гибкого, сильного тела, танцующего на скользком камне. Абсолютно голый череп, широкие плечи, но поджарый живот, сильные ноги. На нем была только повязка на бедрах и браслеты на предплечьях. Он напоминал хищного зверя - невероятно красивого и опасного. Я впервые видела мужское тело так близко, и растерялась, не могла шевельнуться. Впрочем, не я одна. Все стояли завороженные этой дикой красотой.
Взгляд его черных глаз задел меня, и сердце ушло в пятки. Он стоял ко мне спиной, но словно почувствовал, что я смотрю на него, обернулся и стал шарить глазами по лицам. Я поспешила надвинуть покрывало пониже. Жрец поднял руку, призывая к тишине. В наступившем безмолвии, казалось, было слышно биение сердца. Я опустила голову, и скорее почувствовала, чем услышала, что он вышел из огненного кольца. Медленно шел он по кругу, проводя рукой перед собой... Я задрожала. В голове билась только одна мысль: бежать! Не оглядываясь, сорваться и лететь до дома. Сердце подсказывало мне: что-то случится. Он подошел уже так близко, что жар от его тела передался и мне. Вдруг чья-то рука схватила меня, дернула вниз, срывая покрывало, и визгливый голос возвестил: "Ее, вот ее возьмите, господин!"
Меня толкнули в спину, и я упала к его ногам.
Он наклонился, подцепил ладонью меня за подбородок, потянул вверх, я подчинилась, поднялась и решилась посмотреть в его лицо.
Он торжествовал. Его охота удалась и теперь добыча стояла перед ним, бессильная, безвольная, побежденная. Отчаяние захлестнуло меня. Пусть я - никто, и обречена стать следующей жертвой этого прожорливого бога, но во мне есть сила, о которой он и не догадывается. Я перестала дрожать, выпрямилась, гордо вкинула голову. Он отдернул руку, словно обжегшись.
- Как твое имя? - спросил высокомерно.
- Майана!
Он с удивлением всматривался в мое лицо, а потом расхохотался, схватил меня за плечо и толкнул в сторону своих помощников:
- Берем эту!
И вся смелость ушла из меня, вместе с силой, я беспомощно болталась в руках жрецов, тащивших меня по пыльной дороге, извивалась и плакала. Я тянула руки к людям, рядом с которыми выросла, и повсюду натыкалась на взгляды полные страха и скрытой радости: их-то дочери останутся дома...
41
До города мы добирались долго, ленивые быки еле тащили скрипучую повозку, а в плетеной из прутьев клетке сбились в кучу перепуганные и непрерывно ревущие девушки. Я уже не плакала. Вцепилась в решетку и застыла, как каменный идол. Перед глазами стояло только одно: как меня за волосы потащили в эту повозку, вслед за величаво вышагивающим жрецом. Я вырывалась и еще не могла поверить, что прежняя жизнь закончилась, и больше не будет привычного сердцу дома, родные руки не обнимут меня перед сном, и ласковый мамин голос не скажет: "Майана, даце ма! Кхан сару, живи долго!" Едва хаарц скрылся за поворотом, от него послышались крики, и я увидела ее, маленькую, бегущую со всех ног. Ветер донес до меня крики: "Айя! Майана-ле, не оставляй меня, свет мой!" Она недолго пробежала, Споткнулась и упала, я дернулась к ней, но сил не хватило даже окликнуть, дать знак. Во мне не осталось ничего... кроме боли и тупого ноющего страха. Стиснув зубы, я бессильно выла, глядя, как сумерки пожирают тонкую ветку дороги и темное пятно на ней.
" Я вернусь, мама! Я вернусь за тобой!"
Не успели доехать до города - опустилась ночь. Или я уснула? Открыла глаза - темно. Тихо переговаривались девушки.
- Что с нами сделают? - дрожащим голосом спросила одна.
- Жрец сказал, мы будем Священными девами,- всхлипнула другая. - И, если так, то быть нам на Большом Жертвенном Костре.
- Как это?! - ужаснулась первая.
- Я слышала, как мама рассказывала отцу, что однажды уже проводили ритуал Большой Жертвы, когда Великая Гора разгневалась на наш народ. Тогда море накрыло долины и лишило людей пищи в наказание за неподчинение. Чтобы умилостивить богов, жрецы принесли Большую Жертву - не овец и не птиц, нет. И даже не быков. Им принесли в дар двенадцать дев. И гора смилостивилась и перестала трясти землю.
- О, Катцлейна, помилуй,- заплакала та, что слушала. - Я не хочу умирать.
- Это не страшно,- бесцветным голосом ответила рассказчица. - Жрецы проведут ритуал повиновения, на гору мы взойдем уже бесчувственными и примем смерть как спасение. Такова воля богов...
Я больше не слушала. Кровь во мне вскипела от негодования. Кто так решил, почему? Разве мало Орису тех жертв, что приносят ему селяне и горожане каждый день?
Словно отвечая на мои мысли, над землей пронесся глухой гул. Земля вздрогнула и заволновалась. Кони под седоками вздыбились, заметались по дороге. Девушки закричали в ужасе. Я тоже испугалась, вцепилась в прутья клетки и крепко держалась. Посреди этого шума раздался голос жреца. Он пел. Меня это так поразило, что я забыла о страхе. Кетцаль опустился на одно колено, сложил руки ладонями вместе, прикрыл глаза и пел посвящение своему богу. Это было настоящее чудо: звуки проникали в самое сердце, усыпляли и лишали воли. Сама земля перестала дрожать, успокоились кони, стихли все звуки, кроме голоса Жреца. И я прониклась магией пения, душу заполнил восторг и почитание, ушли мысли о доме.
