Наталья Шнейдер - Двум смертям не бывать
— Да, так и есть, — сказал он вслух. — Знание, что девушка, которую тебе любить и лелеять до конца жизни, невинна пред Господом, что она способна устоять пред соблазном, — это знание бесценно. Но принцесса, если позволишь… я бы не советовал тебе обсуждать подобные темы с кем бы то ни было. Такие разговоры способны даже самой благонравной деве создать репутацию распутницы.
— Если соитие вне брака греховно, то разговоры о нем несут отпечаток греха, — догадалась девушка. — Благодарю, я запомню. И все же если у меня появятся вопросы — позволишь обсудить их с тобой? Усердие в вере похвально, но, как ты сказал вчера, едва ли у меня будет возможность блеснуть познаниями в богословии. А там, где наши понятия о приличиях разнятся, слишком легко попасть впросак.
Эдгар кивнул, про себя подумав, что деваться все равно некуда.
— Хорошо, вернемся к началу, — сказала принцесса. — Так каков из себя мой жених?
Эдгар подумал, что если бы работа ума была сравнима с движением колеса — его разум давно бы издавал скрип плохо смазанной телеги. Слишком много неудобных вопросов для одного человека.
— Господь повелел судить о дереве по плодам, — медленно произнес он. — Расскажу то, что знаю, а делать выводы придется тебе. О его старшем сыне говорят только хорошее. Младший же умен, но необуздан в плотских радостях. Впрочем, я часто слышал, что в одной семье старший и младший разнятся, как день и ночь… поэтому трудно сказать, кто из сыновей герцога стал таким, каков есть, благодаря отцовскому воспитанию, а кто — вопреки.
— Дальше.
— Но он вырастил моего брата: с семи лет, когда мальчиков из знатных семей отдают на воспитание сюзерену, — и до того дня, как тот заслужил рыцарство. Более достойного мужа я не знаю.
— У нас был похожий обычай. — Принцесса подперла кулаком подбородок. — Только на воспитание брали старших сыновей вождей покоренных племен.
— Заложников? — едва не поперхнулся Эдгар. Это ж надо, сравнить воспитание будущего рыцаря, призванное сохранить воинские традиции и истинно рыцарский дух, со взятием заложника.
— Можно сказать и так. У нас предпочитали говорить «воспитанники». Очень практичный способ: с одной стороны, держит в узде вождя. С другой — пока мальчик войдет в возраст, он успеет полностью перенять обычаи и нравы воспитателей… Но мы снова ушли куда-то в сторону. Дальше.
Эдгар подумал, что, если так пойдет и дальше, он обретет не только железную выдержку, но и изворотливый ум. Потому что в который раз приходится смирять возмущение и вместо того, чтобы разразиться гневной тирадой, искать доводы разума. Куда там ученому диспуту! Впрочем, сейчас не время размышлять о том, чем воспитание юного рыцаря отличается от выращивания то ли заложника, то ли нового вождя покоренного племени. Пусть даже сравнение кажется чудовищным. Не время.
— Полагаю, то, что герцог отправился добывать корону в чужие земли, говорит о многом. Не каждый предпочтет честную битву интригам и братоубийству.
Принцесса покачала головой.
— Наверное. Я бы хотела согласиться с тобой. Но это может говорить как о чести, так и просто-напросто о том, что ваш король — сильный повелитель. И брат понимает, что не сможет с ним потягаться.
Воистину принцесса оказалась невыносима. Что за странная прихоть — во всем искать низменные черты, превращая доблесть в себялюбивую расчетливость? Неужели каких-то полчаса назад эта девушка казалась ему любознательной и разумной? Эдгар привык искать в людях прежде всего хорошее и, случалось, ошибался. Неужели и в этот раз за прекрасным лицом и острым умом кроется порок?
— О полководческих талантах герцога судить не могу, — сказал он сухо. — Равно как и о государственной деятельности. И больше, право, мне нечего добавить.
— Как странно… — Девушка смотрела куда-то сквозь учителя, словно размышляя вслух. — Ты умен, но совершенно ничего не умеешь сказать о человеке. Как он одевается: предпочитает ли щегольству удобство или готов пожертвовать им ради внешнего лоска? Как ведет себя с равными и как обходится с теми, кого судьба обделила знатностью? Блюдет ли обычаи или позволяет себе пренебрегать установленными порядками, зная, что при его знатности почти все сойдет с рук? Окружает себя льстецами или готов смириться с непочтительностью ради дельного совета? — Она замолчала, перевела испытующий взгляд на Эдгара. — Для того чтобы судить об этом, необязательно близкое знакомство. Достаточно держать глаза и уши открытыми.
— Но…
— Помнишь, как звали девушку, с которой ты провел ночь?
— Принцесса… — Щеки снова налились свинцовой тяжестью. — Прости, но, кажется, я уже сказал, что…
— Я не спрашиваю, что именно вы проделывали в постели, — перебила Талья. — Но имя — помнишь?
Эдгар запоздало сообразил, что даже не спросил, как зовут рыженькую. Тогда это казалось совершенно неважным. Сейчас — неважным вдвойне, он не собирался продолжать знакомство. И все же было в случившемся что-то неправильное. Да катись оно все к демонам, с самого начала все было неправильно! И да, кто интересуется именем портовой шлюхи? Но по местным обычаям, к которым Эдгар никак не мог привыкнуть, рыженькая шлюхой как раз и не была. Может быть, немного ветреной, да. Но не шлюхой. Или она все же называла имя, а он пропустил мимо ушей, сперва занятый своими переживаниями, потом… снова переживаниями, но уже другими. Припомнить не получалось, хоть убейся.
— Я… — Он пристыженно замолчал.
— Какой трактат ты прочел последним и кто его автор?
— Роланд из Гертона. «Что есть ересь?»
— То-то и оно, — вздохнула принцесса. — Грустно.
— Прошу прощения?
— Грустно то, что ты видишь лишь себя или свое отражение в других. Люди тебе неинтересны. Предпочитаешь живым — мертвые книги.
Эдгар хотел было возразить и в который раз замер на полуслове. Просто потому, что понял, эта девчонка — девчонка, будь она хоть трижды принцессой — попала в точку. Он не любил людей. Нет, он любил брата, был искренне благодарен приемной матери — как бы холодна та ни была, в другой семье его бы просто выбросили на улицу. Он чтил ректора, словно приемного отца — до какой-то степени тот им и был. Но людей, не какого-то человека, а людей он не любил. Да и за что бы их любить? Толпу, безмозглую, развратную, неспособную ни к чему доброму? Но ведь толпа — она как раз и состоит из людей? Таких, как он сам, как брат или тот же ректор… или как Дагобер, которого он недолюбливал, как ни старался быть беспристрастным. Но незачем принцессе знать, что она попала в точку. И он сказал о другом:
— Книги не бывают мертвы. Если они настоящие. Они — воплощение человеческого бессмертия.
