Роберт Асприн - Тени Санктуария
Евнух все сделал так, как ему было велено, мелко дрожа, как собака, приходящая в восторг от малейшего внимания, и сообщил, уткнувшись лбом в песок:
— Мой господин. Принц приказал передать тебе, что кое-кто задержал его и он будет позже, но ему хотелось бы связаться с тобой. Если ты спросишь меня, что произошло, то у меня не будет другого выбора, как сообщить тебе, что три самых могущественных колдуна, те, чьи имена нельзя произносить вслух, спустились на летний дворец Принца в виде клубов черного дыма и отвратительных запахов, после чего вода в фонтанах стала красной, статуи заплакали и закричали, а лягушки стали прыгать на моего господина, находящегося в ванне, и все это произошло потому, что колдуны боятся, что ты можешь попытаться освободить самую могущественную из волшебниц — Сайму — до того, как она предстанет перед справедливым судом, и хотя мой хозяин уверял их, что ты ничего не говорил ему об этой женщине, они все еще не успокоились, сотрясая стены, отбрасывая тени и совершая всяческие колдовские обряды, показывающие, как сильно они обеспокоены.
Евнух умолк, ожидая приказа подняться. Некоторое время длилось молчание, прерванное тем, что Темпус соскользнул с лошади. «Давай-ка посмотрим на твое клеймо, малыш», и, извиваясь бедрами, евнух поспешно выполнил приказ.
Темпусу потребовалось больше времени, чем он предполагал, чтобы вырвать признание у риггли-илсига, который был рожден последним и замыкал собою весь свой род. Он не издал ни единого крика — удовольствия, предательства или агонии и принял свою судьбу так, как это свойственно для настоящих риггли — молча корчась в муках.
Когда Темпус отпустил его, по ногам евнуха текла кровь, а прямая кишка напоминала мокрый пергамент, изодранный ногтями. Евнух облегченно заплакал, обещая немедленно проводить его к Кадакитису. Он целовал руку Темпусу, прижимая ее к своей безбородой щеке. Ему так и не суждено было узнать, что за послание он принес и что до заката солнца его уже не будет в живых.
2
Встав на колени, чтобы вымыть руки в пене прибоя, Темпус неожиданно обнаружил, что поет давно забытую погребальную песню на древнем наречии, которое было известно всем наемникам. Голос звучал замогильно, а воспоминания путались, как дикие заросли, полные острых шипов. Он прекратил пение сразу же, как только понял, что поет. Евнух умрет. Он вспомнил, что слышал его голос в мастерской презренного Керда, хилого и грязного вивисектора, когда находился там в качестве подопытного животного. Он также вспомнил и другое: жар раскаленного железа и запах горелого мяса, а также голоса двух церберов из охраны, Зэлбара и Рэзкьюли, проникавшие в его сознание в те минуты, когда он на короткое время приходил в себя. Он воскресил в памяти свое длительное и болезненное выздоровление, во время которого был лишен общения с людьми, которые всегда испытывали благоговейный страх перед человеком, способным отрастить заново потерянную конечность. Поправившись, он принялся обдумывать, каким образом он может отомстить за нанесенную обиду. Однако полной уверенности в том, что настало время действовать, у него не было. Теперь же, после того, как он услышал рассказ евнуха, у него больше не осталось сомнений. А когда у Темпуса не было сомнений, это значило, что Судьба давала ему шанс.
Но что же придумать? Инстинкт подсказывал ему, что за всем этим стоит Черный Джабал, а не только эти два цербера; Рэзкьюли был ничтожеством, а Зэлбар, как дикая лошадь, вряд ли нуждался в выучке. В то, что эти двое без посторонней помощи подмешали наркотик в табак Темпуса, чтобы потом выжечь на нем клеймо, отрезать язык и продать этому грязному Керду, обрекая Темпуса на бесконечные страдания под ножом, Темпус поверить не мог. Евнух сказал ему, а в таких ситуациях никто не лжет, что Джабал приходил к Зэлбару с просьбой о том, чтобы тот помог разделаться с Темпусом. Неужели тогда работорговец ничего не знал о тех замыслах, которые вынашивали церберы против своего товарища? Этого не может быть! Джабал совершил множество преступлений, и Темпус мог бы взять его, например, за шпионаж — за это полагалось только одно наказание. Но в этом случае личные обиды останутся неотмщенными: жажда мести пройдет со смертью Джабала.
Но если не Джабал, то какой же дьявол тогда вызвал Темпуса? Это выглядит очень подозрительно и, вероятно, совершено по воле бога. С тех пор, как он отвернулся от бога, дела пошли еще хуже. Правда, Вашанка не отвернул Своего Лица от Темпуса, когда тот лежал беспомощным, но и пальцем не пошевелил, чтобы помочь ему (хотя любая его отсеченная конечность все еще имела свойство отрастать заново, а любая полученная им рана заживала сравнительно быстро, по крайней мере, так считали окружающие). Нет, Вашанка, его покровитель, не спешил поддержать его. Быстрота выздоровления Темпуса всегда пропорционально зависела от того, насколько бог был доволен своим слугой. В свою очередь, ужасное наказание Вашанки приводило человека в бешенство. Проклятия и страшные удары низвергались богом на человека, но точно такие же проклятья, обращенные к богу, рождались в голове человека, у которого не было даже языка, чтобы закричать. Вырваться из этого бесконечного заточения ему помог случайный знакомый воришка Ганс, молодой проныра, которого Темпус едва знал. Теперь он был обязан этому юноше больше, чем хотел бы, а этот бездомный вор, в свою очередь, знал о Темпусе больше, чем желал бы знать. Вот почему вор отводил свои тоскливые и лживые глаза, когда Темпус случайно сталкивался с ним в Лабиринте.
Но даже после этого разрыв Темпуса с богом не был окончательным. С надеждой он участвовал в устроенном в честь Вашанки празднике Убиения Десяти и Божественного Совокупления, чем хотел умилостивить бога, но напрасно. Вскоре после этого, узнав, что его сестра, Сайма, схвачена по обвинению в убийстве колдунов, с которыми она путалась, он выбросил в море с этого самого берега амулет Вашанки, который носил с давних пор — у него больше не было выбора. Слишком много ему пришлось вынести от людей и слишком много от бога. Зэлбар, будь он умнее, очень обрадовался бы, пойми он глубоко спрятанную реакцию Темпуса на принесенную им новость о том, что страшная колдунья-убийца находится теперь в заточении, а ее алмазные заколки спрятаны под замок в Зале Правосудия до окончательного решения ее судьбы.
Темпус зарычал на Зэлбара, думая о ней, с ее черными волосами, томящуюся в недоступных подземельях Санктуария, где любой сифилитик мог взять ее, когда заблагорассудится, тогда как сам он не имел возможности даже коснуться ее, протянуть ей руку помощи. Любые усилия, предпринятые им, могли бы привести к непредсказуемым последствиям. Он бесконечно заблуждался, думая, что Вашанке не нравилось их соперничество в волшебстве, поэтому его разрыв с богом вызван ее присутствием в Санктуарии. Если бы он спустился в темницу и освободил ее, бог перестал бы гневаться, но у него не было желания восстанавливать отношения с Вашанкой, который отвернул лицо от своего слуги. Если бы Темпус взялся за ее освобождение, вокруг его горла сразу же бы сомкнулась петля, накинутая Гильдией чародеев; ссориться же с ними он не хотел. Темпус просил ее, чтобы она не убивала их здесь, где он обязан хранить порядок и соблюдать букву закона.
