Роберт Асприн - Тени Санктуария
Но это было не так. Он был всего лишь наемником, представителем той группировки рэнканцев, что стремилась к смене Императора; он был цербером в охране Кадакитиса и начальником дворцовой службы безопасности: Принц, не рассчитывая на надежность власти в изгнании, испытывал недостаток в верных людях. В последнее время Темпус был назначен еще и королевским архитектором. Он весьма преуспел в этом искусстве, потому как построил за свою жизнь больше фортификационных сооружений, чем было лет Кадакитису. Принцу приглянулся этот участок берега под строительство дворца; Темпус обследовал его и нашел подходящим. Однако будучи не вполне удовлетворенным, он постарался улучшить его тем, что попытался углубить дно моря вдоль берега, используя для вывоза ила рабочий скот, а его фортификационные бригады, состоящие из наемных работников, возводили двойные стены из обожженного кирпича с облицовкой из камня. Внутреннее пространство между ними заполнялось булыжником. По окончании строительства на этих стенах будут возведены высокие зубцы для лучников, множество сторожевых башен с двустворчатыми и подъемными воротами. За недостроенными стенами, отделявшими дворец от отмели и маяка и украшенными черепом, скалящим зубы в сторону города, построены были амбары и хлева, свежепобеленные казармы и колодцы с пресной водой: в случае, если война подойдет ближе, Темпус предполагал сделать крепость пригодной для длительной и жестокой осады.
Разыгравшаяся непогода остановила работы, а Темпус привык жить, не зная отдыха: работа облегчала душу человека, который не мог спать-спокойно и который-повернулся спиной к богу. В этот день он ожидал прибытия Кадакитиса, а также рэнканского эмиссара, которого он собирался представить какому-нибудь подставному лицу, свести их вместе и посмотреть, что из этого выйдет.
Когда Темпус устраивал эту встречу, он все еще рассчитывал на покровительство бога Вашанки. Теперь для него все изменилось, он больше не хотел служить Вашанке — Богу-Громовержцу, покровительствующему царствующим особам. Если бы он мог, то устроил бы дела таким образом, что освободился бы от многочисленных поручений и привязанности к Кадакитису, присоединился бы к наемникам, с которыми он был всей душой (с тех пор, как вернул ее обратно), собрал бы отряд из отборных воинов надвинулся с ним на север. Ему казалось, что бродя по этим узким протокам и каналам, он случайно найдет дорогу к тем мерцающим в пространстве воротам, за которые когда-то давным-давно бог вытолкал его и вернется в тот мир, для которого был рожден.
Так как он прекрасно понимал, что шансов на это у него гораздо меньше, чем у Кадакитиса стать Императором Верхнего и Нижнего Рэнке, и так как внушаемое богом чувство рациональности покинуло его, бросив в объятия рока, в результате чего он из почитателя бога превратился в непокорного упрямца, то теперь основным его желанием стало формирование отряда наемников по собственному выбору, который мог бы послужить основой для создания боеспособной армии, а не той насмешкой над ней, которую являли собой войска Кадакитиса. По этой причине он и устраивал встречу, по этой же причине он дал согласие. Оставалось только посмотреть, согласится ли Кадакитис.
Наемник, бывший цербером, забрался на лошадь, которой не нравились ее новые тяжелые подковы и вода, пенящаяся вокруг колен, такая же белая, как и чулки на ее ногах. Кадакитис, как и лошадь, был всего лишь потенциальным участником событий: как и лошадь, он боялся ошибиться и доверял только себе — неприемлемая самонадеянность человека, идущего в сражение. Темпус заставил лошадь подобраться, приподнявшись в седле, и начал притягивать красно-бронзовую голову животного к груди, пока его команды и шпоры не достигли цели, и лошадь не поняла, что от нее требуется. Темпус почувствовал это по походке жеребца; всадник прекрасно понимал его: гнедой пошел, танцуя, высоко поднимая ноги, затем радостно заржал, почувствовав возможность показать силу при переходе на такой шаг — сказывалась выучка. Возможно, несмотря на четыре белых чулка на ногах, лошадь и подойдет. Он поощрил жеребца легким касанием и, сжав колени, пустил его легким галопом, но не быстрее, чем могла бы скакать любая другая лошадь. «Хорошо, хорошо»,
— твердил он, а из-под копыт одобрительно вылетало «топ-топ».
Облака разошлись: солнечные лучи заплясали по усыпанному водорослями берегу, по бронзовым жеребцу и седоку, заиграли на металлических доспехах. Темпус бросил взгляд вдоль берега и увидел одинокого евнуха, сидящего в одной из колесниц Принца Кадакитиса и хлопающего оттуда красными ладонями. Радуга исчезла, облака закрыли солнце, и в наползающей тени загадочный цербер (который, как известно было евнуху, способен вновь отрастить отрубленную конечность и поэтому, наверняка, бессмертен; и который, несомненно, беспощаднее всех наемников, слетевшихся в Санктуарий, как мухи на разлагающийся труп) пустил лошадь рысью к тому месту на твердом участке берега, где, сидя в колеснице, ждал его евнух.
— Что ты здесь делаешь, Сисси? Где твой господин Кадакитис? — Темпус остановил лошадь как раз позади пары чернокожих рабов на козлах. Евнух был почти такого же цвета, что и они: он был риггли. Его кастрировали в юном возрасте, и ответил он нежным альтом:
— Господин Маршал, самый неустрашимый из церберов, я привез тебе извинения Его Высочества и слово от него, если ты готов выслушать меня.
Евнух, которому было не более семнадцати лет, пристально посмотрел на Темпуса. Кадакитис получил эту забавную игрушку от Джабала, работорговца, несмотря на то, что в верхней части паха евнуха было выжжено личное клеймо рабовладельца, и несмотря на большую опасность, исходящую от возможности быть опознанным портным. Темпус заметил его сразу же, как только услышал этот веселый голос во дворце. Он был уверен, что слышал его раньше. Для Темпуса совершенно не имело значения, был ли он глуп, высокомерен или просто выполнял обязанности, выходящие за рамки тех, которые должен выполнять согреватель постели; но это был человек Джабала и как раз такой, какой давно был необходим Темпусу. Джабал и Темпус вот уже много лет вели между собой войну более жестокую, чем та, которую можно назвать необъявленной. Она началась с тех самых пор, когда Темпус впервые пришел в Санктуарий и увидел наглых людей Джабала, которые по большей части все были убийцами и терроризировали людей, проживавших в западной части города. Темпус заставил этих убийц играть по своим правилам, установил контроль над западным районом Санктуария и этим победно завершил кампанию. После этого он еще не раз гонял их. Но потом люди Джабала изменили тактику и стали действовать невероятно коварно по отношению к Темпусу. Борьба обострилась именно теперь, когда на севере началось восстание, порождающее всевозможные слухи. Он сказал евнуху, следящему за каждым его движением ласковыми, как у лани глазами, и полуоткрывшему губы в ожидании разрешения говорить, что тот может сойти с колесницы, лечь перед ним ничком и только после этого передать послание.
