Александр Бушков - Чернокнижники
Неподалеку от них щелкнула, поднявшись на толстых пружинах, плоская крышка небольшого ящика из лакированных досочек — и оттуда с непонятным звоном и лязганьем прямо-таки взметнулись два проворных, гибких силуэта.
Князь с неожиданным проворством попытался отскочить, по-прежнему выдувая некие неслышимые сигналы — но Савельев, ожидавший подвоха, ни на миг не расслаблявшийся, успел достать его ударом по горлу. Князь повалился на пол, выронив дудочку.
Савельев резко обернулся. На него целеустремленно надвигались, позвякивая и лязгая, две словно бы ящерицы — величиной каждая едва ли не в получеловеческих роста, словно сплетенные из узких металлических полосок, не потерявших золотистого цвета. Ажурные лапы с нешуточного размера когтями проворно перебирали по полу, оставляя царапины на старом паркете, на месте глаз горели зеленые огоньки, и внутри этих тварей в нескольких местах светилось алым и зеленым…
Савельев действовал, не рассуждая, в первый же миг вспомнив механического змея, стража заброшенного города альвов. Наклонил пистолет дулом к полу, принялся нажимать на спуск — раз, два, три, четыре…
Пули попали в цель и не просто высекли искры — в том месте, где правая передняя лапа механической твари соединялась с туловищем, брызнули искры, громко и противно затрещало, лапа подломилась, ящерица нелепо закружилась вокруг невидимой оси.
Приободрившись — всего-навсего старый механизм! — Савельев прицелился во вторую. И не успел. Она взвилась с неожиданным проворством, ударила в грудь всей своей немаленькой тяжестью, когти впились в бока и бедра, вызвав жгучую боль…
Он устоял на ногах, но пистолет выронил, и не было времени за ним нагибаться — прямо перед его глазами распахнулась узкая пасть, усаженная металлическими клыками длиной чуть ли не в палец. В последний миг сообразив, что тварь целит в горло, Савельев, пренебрегая болью от полосовавших его когтей, ухватился обеими руками за ажурную металлическую шею, напрягши все силы, попытался скрутить ее, свернуть, сломать…
Хотя что-то явственно и хрустнуло, словно сломалась сухая ветка, своей цели он не достиг — голова осталась на шее. Разве что горло уберег. И тут же ящерица вцепилась ему в плечо. Да так, что он поневоле взвыл.
Зубы и когти безжалостно терзали его тело. На миг нахлынула паника, но поддаться ей означало пропасть ни за грош. Действуя скорее инстинктивно, он, по-прежнему пытаясь оторвать твари голову, переломить шею, бросился к стене. Правую ногу словно в тиски зажало — это вторая, доковылявши-таки, вцепилась в сапог повыше лодыжки. Отчаянно борясь с висящим на груди чудовищем, он разжал пальцы правой руки — отчего натиск на него усилился — упав на колени, схватил пистолет и, приставив его к боку ящерицы, напротив самого крупного ало-зеленоватого мерцания, принялся отчаянно давить на спуск.
Грохот, лязг, искры, одна пуля куда-то срикошетила с визгом… Однако остальные цель нашли. Когда боек после очередного нажатия на курок лишь сухо щелкнул, Савельев ухватил тварь за шею и второй рукой. Она, искря и треща разрядами, изогнулась дугой, уперев в его грудь твердое брюхо, клацая окровавленной пастью, молотя хвостом в воздухе. Последнее отчаянное усилие, жгучая боль в исполосованных боках — и ящерицу удалось оторвать, отшвырнуть, пусть и совсем недалеко. Волоча за собой вторую, мертвой хваткой вцепившуюся в ногу, он нечеловеческими усилиями преодолел несколько шагов до стены, сорвал с крючка ближайший палаш и обрушил его на шею твари — собрав все силы, превозмогая боль в окровавленном плече. Все надежды, все силы, вся яростная жажда жизни была вложена в этот удар…
Нога словно освободилась из медвежьего капкана, на ней больше не висела тяжесть — он все же перерубил шею. Туловище, выполняя вовсе уж нелепые движения, затопотало по полу кругами и зигзагами, не обращая на него более никакого внимания — а голова, разжав челюсти, звонко упала на паркет.
Он лихорадочно огляделся, в горячке схватки не чуя боли. Вторая ящерица, то и дело дергаясь, почти свиваясь в кольцо, упорно тянулась к нему, поручик, пошатываясь, бросил палаш, подобрал пистолет, на ощупь нашел кнопку, выбрасывавшую обойму. Извлекши из кармашка на ремне запасную и последнюю, звонко ее вставил, передернул затвор — и, держа оружие обеими руками (оно словно бы изрядно потяжелело), принялся палить в упор.
Расстрелял почти весь магазин, но своего добился: внутри твари засверкали сплошные вспышки, словно залившие ее внутренность пламенем, повалил дымок, ящерица вытянулась на потемневшем паркете, разбросав лапы, подергивая ими. Как и ауноканский змей, слабы оказались его здешние кузиночки против оружия двадцатого столетия…
Болело все тело, в правом сапоге противно хлюпало при малейшем движении, сильнее всего кровоточило плечо, хотя главные артерии вроде бы не задеты. И перевязывать нечем… рубашкой разве?
Сбросив камзол, сорвав рубашку, он кое-как перетянул плечо, чувствуя, как подгибаются ноги и все тело наливается слабостью. Остаться здесь — потерять сознание, а подмоги что-то не видать… Напялив камзол на голое тело, он кое-как доковылял до Брюсовой книги, схватил ее, сунул подмышку, едва удерживая левой рукой нешуточную тяжесть. Сжимая пистолет слабеющими пальцами правой, добрался до стонущего, кое-как поднявшегося на ноги князя, пнул бесцеремонно здоровой ногой и прикрикнул:
— Пошли отсюда! А то пристрелю, как бог свят!
И подтолкнул Барятьева дулом в затылок. Едва не полетел с лестницы кубарем, но как-то удержался — и, собрав все силы, закусив губу, трусцой прямо-таки погнал князя по коридору.
В одном месте дорогу им заступила кучка опамятовавшейся дворни, кто кочергой вооружен, кто каминными щипцами. Подняв ставший невероятно тяжелым пистолет, Савельев дважды выстрелил в потолок над их головами, и, когда они испуганно присели, прохрипел:
— Тайная канцелярия! Всех на дыбу вздерну! Разбегайся!
Вот эти слова подействовали даже сильнее выстрелов — лакеи сломя голову кинулись врассыпную. Для пущей острастки Савельев хотел шарахнуть в третий раз — но боек сухо щелкнул. Ни единого патрона, стало быть… Но кто об этом знает, кроме него?
Никаких мыслей в голове не было — он просто-напросто, ведомый звериным чутьем, стремился прочь из дома, гоня перед собой князя, боясь потерять сознание. Едва удерживал фолиант, едва удерживал пистолет, порой в глазах туманилось…
И все же он доковылял до парадной двери. Распахнул ее князь, у самого Савельева уже не хватило бы сил. Оставляя за собой кровавый след, он вышел, все сильнее шатаясь, на крыльцо. В глаза ударила ослепительная белизна снега. Холода, вот удивительно, совсем не чувствовалось — его и так давно уже трясло от озноба, вызванного нешуточной потерей крови.
