Кэтрин Фишер - Скарабей
— У меня есть ты, чокнутый мальчишка. — Генерал вгляделся в расстилавшуюся впереди темную равнину. — И кое-что еще.
— Что же? — Казалось, Алексос сгорает от любопытства.
Генерал мрачно смотрел вперед.
— Любовь, — сказал он. — Жгучая, как лихорадка.
* * *Голос звучал искаженно.
— Он возвращается. Приходит в себя.
Он ощутил во рту сладковатый вкус и сразу узнал его. Это был вкус воды из Колодца Песен. Кто-то поднес эту воду к его губам, он отпил и вспомнил пригоршню хрустальной чистоты, которую торопливо проглотил там, за пустыней. Та вода растворила внутри него некий туго завязанный узел, унесла прочь оживших мертвецов из ночных кошмаров, помогла преодолеть извращенную ненависть к самому себе, отравлявшую ему сны.
Он поднял глаза на тройную маску Бога.
— Это ты? — прошептал он.
Но это был не Бог. Пелена перед глазами затрепетала и распалась; он очутился в комнате, залитой солнечным светом, и вокруг него стояли Сетис, Ретия и Лис.
Шакал облизал пересохшие губы. Его тошнило и трясло, он совсем обессилел, но не намеревался показывать этого никому. Он собрал все силы и выдавил холодную улыбку.
— Кажется, я еще не умер, — прошептал он.
* * *Лицо в маске склонилось к Мирани.
— Не подходи ближе.
— Гермия?
— Ты знаешь, кто я такая.
Да, она знала. С длинных ногтей капала вода, синее платье мерцало и переливалось, как морские волны. Несмотря на влажную жару, Мирани содрогнулась. Царица Дождя бесстрастно взирала на нее сверху вниз.
— Это не Сады…
— Верно, не Сады. Там ты уже побывала. И сама это знаешь. — Крокодилья морда немного приподнялась; голос Царицы Дождя стал сумрачным. — Именно здесь ты и остановишь Аргелина.
Голос Мирани задрожал, но она храбро заявила:
— Но как? Убью его? Мы же и так все мертвы, разве нет?
Царица рассмеялась. От ее смеха содрогнулся Храм, по неглубоким лужицам на полу пробежала рябь. На платье к Мирани уселись стрекозы.
— Есть и другие пути. Сделай так, чтобы он всё забыл.
— Что забыл?
— Гермию и ее смерть. Тебе поможет вот это.
Одна рука вытянулась; влажные пальцы протянули ей плеть. Мирани сглотнула, потом стала карабкаться по ступеням. За мокрыми сандалиями тянулся след из водорослей. На вершине она протянула руку, взяла тонкий стержень, и на миг ее пальцы коснулись руки Царицы. Плоть была холодная, податливая, как вода.
Мирани поглядела на плеть. Она была увита золотыми и черными лентами, украшена узлами и фаянсовыми бусинами.
— Как же он забудет ее?
— Коснись его этой плетью. Тогда он до скончания времен будет странствовать по Иному Царству, отыскивая причину, которая привела его сюда, а ты, Архон и толстяк, который пришел с вами, сможете вернуться. Наверху вас ждет война; придется поддерживать Оракул, потому что люди должны слышать голос Бога. А Аргелин теперь мой.
Царица Дождя подняла голову; глаза из-под маски устремились на болото.
— Он идет. Сделай, как я велела, жрица. Иначе мой гнев падет и на тебя тоже.
Мирани обернулась и побежала вниз по ступеням.
Дорога ведет сквозь свет и сквозь тьму
Он пошатывался, но шел. Над ним хлопотал встревоженный Лис.
— Тебе надо отдохнуть.
— Некогда. — Шакал был бледен, на коже еще не просох пот, но в глазах горела прежняя холодная насмешка. Он с трудом выпрямился во весь рост, оглядел себя в серебряное зеркало. Потом сказал:
— Старик сделал, как обещал. Если она вынудит его поплатиться за это, клянусь, Сетис, я отомщу за нас обоих.
— Я не жажду возмездия. — Сетис уныло опустился в кресло. — Хочу только, чтобы отец оказался здесь.
Он не находил себе места от страха. Неужели Мантора убила отца? И где Телия?
Шакал сказал:
— Теперь дела пойдут быстрее. — И обернулся к Девятерым.
Девушки усадили Криссу на табуретку у окна. Тетия и Гайя не спускали с нее глаз. Прелестная блондинка все еще кипела от злости, сидела, демонстративно отвернувшись от всех, а когда Шакал окликнул ее:
— Пресветлая, — она даже не моргнула глазом.
Грабитель могил взял ее за подбородок.
— Не прикасайся к ней, — огрызнулась Ретия, но он нетерпеливо повернул к себе лицо Криссы.
— Я не виню тебя за то, что у тебя такие родственники, — холодно произнес он. — Но ты должна знать: мы никогда больше не сможем тебе поверить.
Крисса смахнула слезы с покрасневших глаз. Хлюпнула носом, плюнула на пол прямо перед Шакалом и опять отвернулась.
За окном полыхало пламя. С храмового парапета сыпались осколки растрескавшихся камней. Ретия вскочила и преградила путь Шакалу.
— Надо действовать. Иначе мы пропали.
Они стояли друг перед другом, высокий мужчина и высокая женщина, которым предстояло принять нелегкое решение. Потом Шакал отступил на шаг, протянул руку.
— Согласен. Ни тебе, ни мне не должно обсуждать выбор богов. Гласителем останется Сетис. Но вы — Девятеро, и на ваших плечах лежит забота об Оракуле. Пора возобновить работу.
Он вернулся к Джамилю. Тот стоял у окна и глядел на варваров, тысячами переправлявшихся через синюю гладь пролива.
— Принц, ты можешь уйти. С этой минуты я тебя освобождаю. Ретия, дай сигнал флоту. Пусть идут сюда.
Она изумленно взглянула на него.
— Какой сигнал?
Он улыбнулся.
— Полно, пресветлая, не надо недооценивать мою проницательность. Ты ведь уже заключила некие договоренности с флотом.
На миг она оцепенела. Потом обернулась к девушкам.
— Персида, Тетия, идите со мной.
Они ушли, бросив мимолетный взгляд на Сетиса.
Сетис удивленно посмотрел на грабителя могил.
— Почему ты вдруг передумал?
Шакал пожал плечами. Потер рукой шею и посмотрел на пальцы — они были еще влажные.
— Не знаю, — ответил он.
* * *Она их слышала. Слышала тихий плеск шагов по болоту, мерное чавканье мутной жижи. Раз или два уловила взволнованный шепот Алексоса, рычание — то ли Аргелина, то ли Орфета. Затем звуки стали другими — видимо, путники достигли лестницы. Шарканье, влажные шаги, тихий лязг металла.
В темноте Мирани присела на корточки возле дверного проема. С мокрых волос капала вода, юбка прилипла к коленям Плеть у нее в руках казалась удивительно легкой — видимо, она была сделана из бальсового дерева. Шнуры, оплетавшие рукоятку, шелестели при малейшем движении. Она осторожно сомкнула пальцы вокруг рукояти. Какое волшебство таится в этом талисмане? Неужели он одним прикосновением заставит человека забыть то единственное, что движет им, последнее всеохватное стремление? А если заставит, то каким он станет тогда, без угрызений совести, без навязчивой мечты найти Гермию, неустанно толкающей его вперед? Без своей порушенной любви — останется ли он прежним Аргелином?
