Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — ландесфюрст
Ни в коей мере ни словом, ни жестом, ни намеком не показывать, что он косвенно помог укреплению моей власти, все должно быть так, что он и Сулливан стараются только ради Отечества, я ни при чем, да и в любом случае пираты — штука похуже…
Но сегодня же передам приказ Сулливану принять под свой контроль приграничные земли в Турнедо, обеспечить их обороноспособность и… быть в хороших отношениях с соседями.
Я вздрогнул, от двери ко мне неслышно идет, призывно покачивая бедрами, Бабетта, лямка уже начинает сползать с правого плеча, медленно обнажая нежную белую грудь, просто девственно чистую и целомудренную. Пахнет, как налитое сладким соком яблоко, пышные золотые волосы распущены, губы настолько полные и сочные, верхняя губа слегка вздернута, обе как спелые и разогретые на солнце черешни.
— Милый Ричард, — проворковала она, — уже полночь…
— Верно, — согласился я, — нечистая сила повылезала из нор.
Ее губы маняще приоткрылись, блеснули влажные белоснежные зубки, ровные и красиво вставленные напоказ.
— Нечистая сила, — проворковала она, — холодна, а я уже вся горю. Милый Ричард, вы должны меня утащить немедленно в постель и грубо изнасиловать!
Я вскинул брови и поинтересовался лениво:
— Это с какой стати?
— Я в постели выболтаю вам все секреты, — пообещала она.
— О, — сказал я, — тогда марш в койку! Щас только штаны сниму…
Женщины все врут, ничего она не выболтала, но, с другой стороны, и от меня ничего не узнала. Пыталась что-то выведывать, но я вывалил столько дезы, что любой аналитический центр захлебнется, если не успеет вовремя попросить утроения штатов и прибавки к жалованью.
Утолить жар в моих чреслах она старалась, как никогда, что я расценил как повышение моего рейтинга в обществе и могущества, настоящие женщины ни на что иное не реагируют, а Бабетта самая что ни есть.
Утром она упорхнула, нащебетав кучу восторгов и комплиментов, я бы лопнул от гордости, если бы не видел, по какой схеме составлены и какие струнки должны задеть и чему польстить.
Как только влез в штаны, я сразу же поспешил к карте, Бабетта, сама того не желая, проболталась про вариант разработки руды в Шателлене, где у меня богатейшие рудники, и возможности переработки ее рядом уже в Турнедо, где простаивают необходимые мощности…
За спиной страшно полыхнуло, я ойкнул, подпрыгнул и обернулся, свет в самом деле такой яркий, словно я звезданулся головой об угол.
В центре помещения повис слепяще-белый шар огня, сформировался в нечто вроде человеческой фигуры, лицо стало почти людским, только подчеркнуто гневным, яростным и негодующим… хотя историки утверждают, что Тертуллиан именно таким и был.
— Прелюбодействуешь? — прогремел он страшным голосом. — Предал?
Я отшатнулся.
— Предал? Что я мог предать?
— Веру! — грянул он мощно. — Идею! Чистоту и верность! Как ты мог?.. Как ты мог пасть так низко?.. Я уже уверен, тебя надо лишить полномочий паладина!
Я охнул.
— За что?
Он прогрохотал как гром, что приближается с каждым мгновением и вот-вот разнесет здесь все:
— За то… чем ты занимался!.. Я не могу вообразить всю глубину этой похоти, низости и падения…
Я сморщился, сжался в ком, стараясь взять себя в руки и перестать оправдываться вот так жалко, как школьники, которых поймали за курением подъезде, а они рады и тому, что хоть одеться успели.
— Тертуллиан, — сказал я как можно спокойнее, хоть и с бешено стучащим сердцем, — тут другое… ты вряд ли даже поймешь…
— Что? — вскричал он оскорбленно. — Я да не пойму?
Я развел руками.
— Погоди, не кричи и не метай молнии, сперва послушай, а потом бей. Понимаешь, борьба со страстями, подавление и усмирение… гм… весьма достойно.
— Ну спасибо, что похвалил!
— Тертуллиан, дай прохрюкать мои оправдания, что не оправдания вовсе, а объяснения…
Он прогрохотал:
— Объяснения?.. Какие могут быть объяснения, когда все как на ладони? Меня всего трясет от омерзения!..
— На ладони все смотрят на одно, — сказал я торопливо, — но видят разное.
— Как это может быть?
— Тертуллиан, — сказал я самым искренним и чистым от греха голосом, — я преклоняюсь перед святым Антонием, что устоял перед всеми соблазнами. Мне бы его стойкость!.. Однако есть и другой путь…
Он проревел:
— Какой?
Я начал объяснять, как мне казалось, достойно, но все равно это прозвучало как жалкий лепет:
— Не бороться с этими жуткими соблазнами… но и не поддаваться им.
— Что? — повторил он грозно. — Это как? Ты что, не в этом греховном теле живешь? А оно будет постоянно требовать от тебя греха и порока!
— Тертуллиан, — проговорил я, заранее морщась от взрыва гнева, что обязательно последует. — Оно будет требовать, ты прав, ну и хрен с ним!.. Я даже бороться не буду с этими мелкими страстями! Это даже не страсти, а так, плотские желания. Ишь, честь им оказывать, бороться с ними! Я человек, я должен быть выше!.. Я к тому подвожу, что можно не бороться с пороком, но и не погрязать в его пучине. Просто идти мимо тех, кто предается ему, и мимо тех, кто яростно борется с ним. А вот так… ну… поимел служанку по дороге из кабинета к спальне и… довольно. Эта вот, что тебя так возмутила, всего лишь плоть, ничего больше. Низкий голос первородного Змея умолк, я не трачу силы на борьбу и занимаюсь делом. Высоким! Ты же видишь, я чист от мыслей о грехе, я рассчитываю, во сколько обойдется перевозка руды и во сколько — готовых слитков…
Он фыркнул.
— Чист? Так не бывает!
— Почему?
— Коготок увяз, — сказал он зло, — всей птичке пропасть!.. У порока такое свойство — затягивать.
Я покачал головой.
— Тертуллиан, я тебя очень уважаю, но я… гм… христианин несколько другой культуры. Другого уровня, точнее. Ты все еще впечатлен развратом Древнего Рима, когда даже императоры погрязали в гнуснейших оргиях и ничего другого в жизни не искали и не хотели!.. Но сейчас в наших душах уже не искры божественного огня, который вдохнул Господь, а пылающее пламя, разгоревшееся из тех искр! Его не загасить, понимаешь? Потому мы не боремся с похотью, мы просто не придаем ей такого большого значения, как… ну, как святые аскеты и подвижники! Она не заслуживают внимания, я имею в виду плотские наслаждения. Как уже сказал, идем мимо и дальше, в пучине не погрязаем, потому что поиметь служанку, повариху или белошвейку между делом — это не порок, как и выпить чашу вина на праздник. Порок — это когда оргии, когда пьешь не по праздникам, а каждый день и не по одной чаше… Тертуллиан, сейчас эти простенькие чувственные наслаждения интересуют меня еще меньше, чем когда мне было шестнадцать лет. Тогда — да, а теперь — нет.
