Андрей Дмитрук - Сувер
Раздвинулись половинки массивных дубовых дверей. Комната была невысока и скромна: ни волшебных знаков на стенах, ни магической утвари, лишь стол посередине, с шестью гранями, да пятеро в кожаных креслах — возле него. Пятеро. Шестой отсутствовал, но связист знал, для Кого предназначено пустое кресло и Кого здесь всегда ждут.
Сидящие кутались в накидки цвета воронова крыла; лица их скрывали одинаковые, с полумесяцами улыбок, белые маски. Маски без прорезанных глазниц. Каждый раз, когда министер видел их, он неизменно вспоминал две фразы магуса-наставника. «На высшей ступени познания чёрное — это белое и белое — это чёрное…» «Тому, кто видит в благодатной Тьме, ни к чему земные глаза, воспринимающие лишь пустой, поверхностный свет». Вспоминал — и думал столь же неизменно: а есть ли глаза под масками Шестерых или, может быть, они выжжены за ненадобностью? Вспоминал, думал… и со столь же неотвратимой повторяемостью забывал о своих мыслях, пришедших в Доме Власти.
Все маски как одна обернулись к вошедшему.
Перестукнув каблуками и уронив голову, связист выбросил перед собой руку с конвертом. Что-то резко вырвало ношу из пальцев и отнесло её на середину стола.
Миссия была выполнена. Никто не сказал ни слова, но молодой человек понял, что его благодарят и разрешают удалиться. Прижав руку к сердцу, не поднимая глаз, он попятился. Разошлись и вновь сомкнулись за ним створки дверей.
Министер не мог видеть, как пятеро неторопливо развернули свои накидки и сняли маски. К счастью своему — не мог. Тот, кто сидел справа от пустого кресла, иссохшей рукой с длинными острыми ногтями провёл над нераскрытым конвертом. Ладонью описал круг над ним… раз, другой, третий. И сказал, почтительно обращаясь в пустоту:
— Инкэри уже на месте, Неименуемый. Скоро он приступит к основному делу.
…Молодой человек с любопытством глядел на небо. Низко над проспектом, над серыми башнями плыл клин кораблей. Летели грузовые баржи, трёхтрубные, широкодонные; можно было различить ряды заклёпок на брюхе и каркасы полупрозрачных крыльев.
Баржи ушли за кровлю, оставив медлительные реки дыма и затихающий сумрачный рокот. А связист всё смотрел им вслед, лихорадочно припоминая: зачем это он вдруг передал своё место у панели напарнику и отправился в центр столицы? Что он тут делал, да ещё на дежурном парокате? Нет, положительно надо отдохнуть — и как следует встряхнуться ночью…
III
— А это ремесло, брат, у нас ещё от тех идёт, кто Солнцебога высекал. Мастер передаёт ученику, тот — своему, и так до сей поры.
Сидя на лавке у обеденного стола, Ратхай внимательно следил за гостем. Со двора нёсся озорной перестук, это подмастерья сколачивали навес для воздушной ладьи, — она теперь стояла в усадьбе у ганапата.
Инкэри в который раз обходил горницу, останавливаясь и молча восхищаясь каждым деревянным раскрашенным рельефом, — а ими были сплошь заняты простенки между окнами.
Наконец, указав на особо выразительную группу, — дед-валунник в серой круглой шапке со своей тоненькой внучкой-каменицей кормят угревшихся на глыбе ящериц, — гость промолвил:
— Да, истинное художество. У нас такого не сыщешь. — Щёлкнул длинными белыми пальцами, подыскивая слово. — Это — тёплое.
Отпив из кружки ядрёного пива, Ратхай вытер усы:
— Не устаю я дивиться на тебя, человече! Вот, слушаю и думаю: как ты умудрился выучить наш язык? Ведь раньше здесь не бывал… не бывал?
— Нет.
— Ага. А говоришь свободно, да не так, как простые мужики говорят, а, к примеру, как наши виданы или священники.
Присев к столу, Инкэри также отхлебнул пива, разломил кусок чёрного пахучего хлеба.
— Когда мы, купцы, отправляемся в чужую землю, — готовимся хорошо. Есть способы — за день, за два изучить любой язык.
Ганапат пристально разглядывал лицо гостя — узкое, почти бескровное, с короткой чёрной, будто опалённой, бородой, обегающей щёки, и такими же волосами до плеч. Инкэри был в своей домашней одежде: тесно облегающей рубахе цвета свинца и мягких узких брюках.
— И другое мне дивно, брат. После свадьбы, после двух таких дней да двух ночей бессонных — и покрепче тебя мужик свалился бы. А ты, гляжу, свеженький да весёлый, девок щиплешь.
— Ха! — Чужак передёрнул плечами. — Дни-то нынче с воробьиный нос — раз, два, и прошёл.
— Зато ночи длинные.
— Ну, они вроде и тебе нипочём. Ещё, помнится, наутро третьего дня молодых из спальни встречал с полной чарой!..
Тёмно-синие, смеющиеся глаза Инкэри, почти не мигая, смотрели на ганапата. Каждый раз, когда чужестранец глядел в упор, что-то сжималось в Ратхаевой груди и предательски холодел лоб. Вот и сейчас. Чтобы скрыть непонятную тревогу, Ратхай молодецки крякнул и подбоченился:
— Э-э, брат, я — другое дело! Начинал-то ведь кем, — простым рудокопом. Рудознатцы меня до сих пор старшим считают. Меня бревном не свалишь. А вот ты-то… чем держишься?
Выпятив губу, снисходительным взглядом окинул хозяин узкоплечего, хрупкого с виду альда. Тот, мигом надев на лицо улыбку, пояснил:
— А у нас закалка особая. Мы много чего можем.
И от этих слов, должно быть в шутку сказанных, вновь защемило в груди у ганапата.
Несколько дней назад, когда, дымя и грохоча, спустился под Гопаларом летучий корабль и вышел из него одинокий кормчий, — старейшины градские, увидев, что перед ними не бог и не губитель-подземец, послали скликать разбежавшийся народ. Люди не без опаски собрались вновь — и увидели Инкэри, в его чёрном плаще из тонкой кожи, в узком сером кителе с серебряным шитьём и брюках, заправленных в высокие сапоги. Постояли вокруг, посудачили… и страх начал сменяться жгучим любопытством. Улыбчивый летун, тонкий в кости и сутуловатый, скоро почти перестал внушать опасения, — тем более, что приветствовал всех на отличном языке суверов.
Подобных людей во граде не видали, — а пришествие с неба, на дымной и шумной штуковине, делало чужака вдвойне странным. Но хмельное веселье свадьбы скоро стёрло все остатки излишнего почтения или испуга. Ещё Сурин заповедал: каждого гостя встречай, как посланника богов. Итак, летуна из незнаемых заморских стран поначалу обнял и трижды расцеловал старший гопалан Йемо. Может, и почуял священник нечто тревожное в госте; по крайней мере, вдруг отпрянул и долго вглядывался в беспечные синие глаза чужого… но всё же сказал приветственные слова. Затем пришельца в медвежьи объятия сгрёб Ратхай — и, наконец, его облапило, похлопало по спине и расцеловало такое количество градчан, что, казалось бы, у невысокого худенького чужака и ноги должны были подломиться. Однако стоек был чернобородый: отвечал на все ласки, девушек охотно целовал в ответ и позволил отвести себя во град, на сходбище, где гостя и усадили за почётный стол, рядом с выборными и духовными главами Гопалара. К служителям Солнца присоединились священники из других градских храмов: в зелёном с золотом — славители Матери Сырой Земли, в сине-алом — Стреловержца Перкуна, в голубом с серебром — Сумы-Луны.
