Nik Держ - Кулаком и добрым словом
— Да ты, старик, не пугайся, — утешила Силиверста Марена, — не собираюсь я их живота лишать. Пристрою где-нибудь, чтобы всегда под рукой у меня были… на всякий случай. Изредка и ты с ними встречаться сможешь. Жить они будут у людей, что воле моей послушны. Худо твоим мальцам не будет. Ладно, прощайтесь, — с этими словами Зима поднялась со своего хрустального трона и вышла из зала, оставив путников в одиночестве.
— Деда, не отдавай нас ей! — жалобно попросил старика подбежавший Лешка.
Старик снял с паренька шапку, взъерошил его светлые волосы.
— Рад бы, внучек, да если не по ейному будет, изведёт она вас совсем! — с горечью в голосе сказал Силиверст. — А так, может, к хорошим людям попадете. А если эти, к которым она вас отведёт, её как богиню почитают, то вам худа никто и в мыслях держать не будет. Так даже лучше! Ну, ступайте, — старик обнял братьев, прощаясь. — Расставаться нужно так, — сказал он, стараясь приободрить парней, — словно завтра встретимся.
На дворе ребят уже ждала, запряженная в роскошные сани тройка белоснежных лошадей. Не скрывая слез, мальцы усаживались в волшебную повозку. На месте кучера, держа поводья в руках, сидел Ломонос.
— Но! Родныя! Трогай! — гаркнул старичок.
Кони с места взяли в галоп, и через мгновение оторвались от земли, исчезая в морозном тумане. Старик, вздыхая, проводил взглядом сани. Его губы беззвучно двигались, повторяя снова и снова охранные заговоры. Сухие старческие пальцы перебирали костяные амулеты и обереги в изобилии висевшие на его груди.
— Дай вам Род удачи и счастья! — прошептал вслед исчезнувшим саням Силивёрст.
После этого калика обернулся к стоявшей позади него Марене.
— Попрощался старый, теперь к делу, — Зима, словно полководец перед битвой, давала последние указания. — Путь твой лежит в городище Малые Горыни, что в излучине реки Горынь. Смотри, не перепутай с Большими Горынями, — предупредила она старика, — те дальше по течению. Хотя, не перепутаешь, Ломонос освободится, и тебя свезет прямо туда. Так вот, мой внук уже там. Его привёз в городище тамошний мужик. Мужика зовут Титомир. Он присутствовал при рождении ребёнка и много чего видел. У себя он ребенка не оставит, забоится. Он его снесёт к местному князьку, дабы тот со своими боярами его дальнейшую участь решил. Вот здесь твоя задача: убедить князя отдать младенца тебе на воспитание!
— Ничего себе задачка! Да кто меня слушать будет? — прервал Зиму старик.
— Не перебивай, старик! — раздраженно крикнула Зима. — Слушать тебя будут по одной простой причине: ихний волхв несколько дней назад помер…
— Не без твоего участия ли? — ехидно поинтересовался старик.
Черты лица богини исказились — она начинала злиться. Но Зима сдержалась, продолжая прерванный разговор.
— Волхв помер, и замены ему покуда не нашли. Даже какой-нибудь захудалой бабки-травницы у них нет. Заболеет ли кто, помрет ли, ни подлечить, ни обряды справить некому. А до Больших Горыней путь не близкий, да и не станет ихний волхв по пустякам в Малые Горыни ездить. Посулишь князю, что останешься — дом старого волхва как раз пустой! А сироту, то есть внука моего, — пояснила она, — возьмёшь себе на воспитание. Князек и бояре побурчат для виду и согласятся. А буде несогласные найдутся, утихомирю их быстро! Всё понял?
Старик невесело покачал головой. В небе над лесом показалась чудесные сани Марены. Ломонос возвращался обратно, оставив где-то двух пареньков, ставших отныне заложниками или порукой заключённому договору. Тройка резко затормозила возле старого волхва. Калика подобрал полы длинной домотканой рубахи, поплотнее запахну волчью душегрейку и, кряхтя, залез в расписанные серебром сани. Ломонос стеганул лошадей длинным кнутом и закричал своё неизменное:
— Н-но, родныя! Трогай!
Сани легко взмыли вверх, с каждым мгновением поднимаясь всё выше и выше. У Силивёрста захватило дух: во все стороны, насколько хватало глаз, раскинулся заснеженный лес, поражая воображение своим безмолвным великолепием. Силивёрст навалился грудью на край саней, чтобы получше разглядеть всю эту красоту. В грудь кольнуло. Старик приподнялся и посмотрел на предмет причиняющий неудобство. Им оказалась булатная пластинка, застрявшая в санях. Лёдяные сани вокруг этой пластинки оплавились. Силиверст подцепил находку пальцем и, поднатужившись, выдернул её. На ощупь пластинка была тёплой, даже горячей.
— Ладно, — подумал Силивёрст, пряча её в дорожный мешок, — потом разберусь что это такое.
Устроившись поудобнее, он продолжил, насколько сейчас это было возможным, наслаждаться ездой на волшебных санях.
— Никогда не думал, что полечу, аки птаха поднебесная, — прошептал Силивёрст. — Хотя во сне часто летал, но не думал, что с такой высоты внизу так красиво!
— Это кому как, — откликнулся Ломонос, обернувшись к Силивёрсту, — меня эта красота достала уже. По мне лучше по земле бродить, чем в небесах летать. По части летаний у нас Буран большой любитель, он и без волшебных коней летает. Так ему больше нравиться. А за кучера у нас Опока. Но Опоку третьего дня так отделали, что он не то, что сидеть, лежать не может. Вот мне и приходиться за него на санях ездить, — горестно жаловался Ломонос.
— А кто же это его так отделал? — заинтересовался старик.
— А в том-то и хохма, что простой смерд — мужик-лапотник!
Ломонос положил поводья под зад, разворачиваясь лицом к старику. Силиверст с опаской посмотрел вниз. Ломонос, уловив это движение, поспешил успокоить старого волхва:
— Ты не боись, не рухнем — кони своё дело знают!
Он был счастлив, что нашел благодарного слушателя, поскольку в замке Зимы эту историю знали все.
— Так вот, мы с Опокой похожи, словно братья, только у него нос синий и ума с гулькин нос. А так нас мать родная не отличила бы друг от друга. Пошли мы с ним, значит, хозяйство Зимы посмотреть, ну там, везде ли снега достаточно, сугробы ли большие, на реках лёд стало бы на крепость… В общем, с проверкой. Дошли до просеки, слышь, с одной стороны бубенчик, с другой колокольчик. С бубенчиком сермяга мужик в санях за дровами едет, а с колокольчиком — боярин знатный. На сермяге зипун надет весь в дырах, а боярин в шубе собольей. Так этот балбес, Опока то ись, и говорит, эх кабы каждый смертный был в таком зипуне, так и работать сподручней было. Ну, народ морозить то ись, — пояснил Ломонос. — Ума-то у бедолаги нету, один нос синий и усё. Вот я ему и говорю: а давай на спор, что я боярина и в такой одёже заморожу до смерти, а ты этого лапотника не смогёшь. Ну, ударили по рукам значица. Я к своему боярину, а он к мужику. Я сани боярские догнал, и шасть к боярину под шубу, и давай его там морозить. Боярин до того много одёжек надел, ему пошевелиться трудно, так и замерз бедолага. Опока, стало быть, тоже догнал своего мужика, и к тому под зипунок рваный. Мужичишка ехал, ехал, чуствует замерзать начал, сани остановил, соскочил, попрыгал, себя по бокам похлопал. Согреться стало быть не может, Опока его хорошо щиплет. Достал тогда мужик топор из саней и давай деревья валить. Да так разошелся, что и зипунок свой рваный скинул. Топором машет, с него пар валит. Холод, аж деревья трещат, а ему хоть бы хны. А Опока, лупень, зипун морозит. Тот уже колом стоит, а Опока радуется, наденет мужик зипун, тут ему и конец, до того проморозил. Мужик дрова нарубил, хвать зипун и об дерево. Ух, — говорит, — как застыл, надо его размять, — и, обухом топора давай зипун колотить. После этого взял и на горячее тело натянул. Тут бы Опоке совсем бы конец пришел, расплавился бы, как кусок льда на весеннем солнце. Но благо зипун дырявый, кое-как сквозь дыры просочился Опока, и со всех сил, какие еще остались, от этого мужика подальше. Третий день уж лежит, дурья голова. Только спор я выиграл на свою голову, — в сердцах сплюнул Ломонос, — теперь я и его работу на себе волоку. О, смотри-ка, городище! Приехали старик!
