Павел Буркин - Последний Храм
Волнение усиливалось с каждым мгновением, судно болтало, днище норовило уйти из-под ног, а стена — качнуться наружу. Ноги скользили на грязном полу, заключенные то и дело падали в кашу из прелой соломы, нечистот и какой-то трухи.
— Шторм, сильный-то какой! — крикнул бывший пират. — Сколько в море ходил, и на бригантине никогда так не болтало, а корабль-то огромный! Эй, стража! Выпустите нас! Уроды, если что, они же сами сбегут, а нас оставят подыхать!
Яростный удар. Треск — и где-то в соседнем помещении раздается плеск воды. Забегали, засуетились матросы, таская и кидая к пробоине мешки. Вода быстро прибывала, она уже плескалась на полу и доставала до коленей. Теперь трюм наполнился криками, забористым матом и визгом, заполошным светом факелов и топотом сапог. Но расковывать каторжан никто не собирался, матросы вообще не обращали на них внимания. Заработал насос — из трюма откачивали воду.
— Мы где, хоть? — спросил пират. И на этот вопрос никто не ответил. Окатила жутью простая мысль: если матросы не справятся с течью, и корабль придется покидать, никто не будет их расковывать. Так и оставят подыхать. Что пришло в одну голову — придет и в остальные. Лимар увидел, как там, у самой бреши, какой-то заключенный бросился на неосторожно приблизившегося матроса. Дубася друг друга, они покатились по воде, но цепь не пустила каторжника. Матрос выхватил пистоль, грохнул выстрел, раздался короткий вскрик — и каторжник повалился в неглубокую воду.
Матросы трудились дружно, мешки неуклонно скрывали пробоину. Вода сперва перестала подниматься, потом и вовсе стала убывать — заработал помповый насос, откачивавший воду из трюма. Какое-то время всем казалось, что судно удастся спасти, они продержатся до конца шторма, а потом как-нибудь доползут в ближайшую гавань. В это время треск раздался совсем неподалеку от Лимаров, как раз там, где была жаждущая сладенького воровка. Визг, тут же сменившийся раздавленным хрипом — и новые потоки воды хлынули на Этьена и Генриэтту, их сбило с ног и уволокло бы далеко, если б не цепь. Даже на глаз брешь была куда больше предыдущей. Этьен не успел заметить, как вода поднялась по пояс. Теперь она прибывала куда быстрее, чем вначале — и это притом, что брешь заваливали мешками с песком, а помповик работал изо всех сил. Галеон стал все больше оседать на правый борт, пол под ногами начал крениться. Удержаться на скользких, мокрых досках было все тяжелее, наконец Лимар-старший поскользнулся и повис на цепи. Ободранные о чугун кандалов запястья жгло огнем. Неслышно в криках и плеске воды рядом застонала жена — ей было не лучше. А сверху уже звучала команда, страшная для тех, кто не мог ее выполнить:
— Шлюпки на воду! Покинуть корабль!
Последние матросы выбирались из трюма вплавь. Узникам плыть не давали цепи. Еще пара минут — и их головы начнут скрываться, а потом вода поднимется до потолка, и спастись больше не удастся никому. А вокруг гремели крики, стоны, проклятия, молитвы, брань…
— Не годится умирать без последнего слова, — произнес Этьен Лимар. — А мы-то надеялись обмануть судьбу… Давай помолимся в последний раз Единому-и-Единственному.
— Сам ему молись, — буркнула жена. — А я помолюсь истинной богине Эрхавена, благо, церковники уже не успеют нас сжечь. И произнесла слова, некогда слышанные от Мелины. Эти слова наверняка пережили ее саму, но теперь точно звучат в последний раз. Генриэтта сомневалась, что кто-то во всем Мире их еще знает. — Светлая, сладостная, благостная Исмина, в радости и горе, в жизни и смерти дай мне твердости идти за тобой, и не отворачивай лика своего от меня, лика Красоты истинной…
Слова, слова… Слова пусты, хоть и идут из самого сердца. Ни одно слово не весомее мушкетной пули, написанной книги, изваянной статуи. Ни одно слово не имеет значения, если есть дела. Но иногда, если слово произносится перед лицом смерти и само грозит смертью, оно обретает вес. Оно становится делом.
Она не успела закончить молитву — точнее, закончила ее мысленно. Потому что вода накрыла ее с головой, а цепь врезалась в руку, не давая подняться к последним глоткам воздуха.
Год 1574, Пятый месяц, день 28.
Самая большая площадь Темесы называлась неблагозвучно — Поганая. Поганая, разумеется, не в смысле вони, мусора или собирающегося здесь народа (хотя все перечисленное присутствовало в достаточном количестве). Никто этого не помнил, но некогда здесь, прямо на берегу моря, высился огромный, с трех сторон окруженный морем Великий Храм Лаэя. В год Обращения его разрушили дотла, справились даже с огромными глыбами несущих стен. Темеса — богобоязненный город, не то что Эрхавен, где так и стоят проклятые руины. Потому и язычники обычно приходят оттуда.
Сначала освободившееся место (и место немаленькое, где-то с треть квадратной мили) собирались использовать для строительства колоссального собора. Но святой Пульхерий, Обратитель Темесы, придумал нечто особенное. Он постановил, что строить на площади дома — запрещено. Она предназначена для публичной казни язычников и еретиков при стечении многотысячных толп горожан. Размеры площади это позволяли.
Нечто подобное предполагалось и теперь. Язычница, осужденная Высокой Палатой, водружена на огромный помост из толстых досок, обложенный дровами. Сам же помост находится на небольшом холмике, чтобы каждый мог видеть казнь. От дров поднимается острый запах какой-то дряни, может, даже каменного масла. Достаточно искры, чтобы все скрылось в пламени. Но так ведь можно погибнуть слишком быстро, а палачи знают свое дело, и легкая смерть им не нужна. Не случайно казни проводятся у моря, где постоянно дует ветер: она не задохнется в дыму прежде времени, да и жар не убьет ее сразу. Помост достаточно высок, чтобы выставить девушку на всеобщее обозрение. Цепи привязали ее к огромному столбу, не сдвинешься, и даже не поправишь разорванную рубаху, обнажившую правую грудь. Так и остается стоять, ублажая взоры пьяных сволочей. Там, в толпе, ни тени сочувствия, для них она мерзкая язычница, потаскушка и мятежница, осужденная правой и могучей Темесой. А Темеса права, потому что сила всегда права.
Ее не казнили на следующий день после суда. Темесский Архипрелат в последний момент отменил приказ Маркиана, отсрочил казнь, ссылаясь на то, что дело заговорщиков против Церкви слишком важно. Наверное, это и правильно. В Эрхавене нельзя не замечать результаты владычества Темесы. Кое-кто помнит, чем был Эрхавен до Обращения, для таких Мелина могла стать символом прошлого. Темеса — другое дело, здесь давно и прочно привыкли во всех своих бедах винить Эрхавен. И, естественно, язычников-исминианцев. И потом, столица — не грязная дыра, как Эрхавен. В миллионном городе достаточно солдат, чтобы исключить любую возможность спасения осужденной. Поэтому Маркиану было предписано на быстроходной бригантине отправить осужденную в Темесу, дабы там совершить казнь. На той же, на которой сам прибыл за новым назначением — и в дороге заодно присмотреть, чтобы язычница не сбежала.
