Шон Рассел - Брат Посвященный
Владыка Ботахара называл это «вхождением в душу через тело». Постепенно Суйюн пришел к пониманию этого, как будто наконец начал делать то, о чем раньше имел представление только на словах.
Сидя на камне лицом к морю, юноша почувствовал, что энергия ши опустилась в Оому, и стал выталкивать ее из тела, мысленно видя, как она вырывается в бескрайние просторы вокруг него и замедляет движение всех предметов.
С ветки гинкго слетел лист и, вращаясь в воздухе, бесконечно медленно заскользил вниз. Тревога кольнула сердце молодого монаха, и фокус, в котором он сконцентрировал свою волю, потерял четкость, но лист падал так плавно, что Суйюн вновь обрел уверенность. Он мог сосредоточиться на солнечных бликах, которые играли на поверхности листа, парившего в безбрежных глубинах синего неба. В конце концов лист коснулся глади маленького пруда, и по воде разошлись круги, прекрасные в своем совершенстве. Суйюн сосчитал едва заметные волны и назвал каждую именем цветка, прежде чем они исчезли у края пруда. У него родилось стихотворение:
Весна. Но лист гинкго
Печально кружит над водой.
Вниз, вниз, падает он
В пруд, где цветут лилии.
Юноша сделал глубокий выдох, и огромной теплой волной нахлынуло облегчение. Дважды за период Затворничества он терял контроль над ши, или по крайней мере так он считал. Два раза его измененное чувство времени искажалось, и он оказывался где-то… в чем-то, чему не находил описания. А когда обычное восприятие времени возвращалось, это происходило с резким толчком, который, несомненно, означал полную потерю концентрации. Учитель не предупреждал его ни о чем подобном, и юный монах испытывал сильный страх, что он не способен постичь умения, без которых не добиться высокого положения в ордене.
Он хотел поговорить со своим наставником, братом Сотурой, но решил пока повременить. Теперь он чувствовал, что вновь обретает контроль над волей. Эти странные случаи не повторялись уже несколько месяцев.
Суйюн вспомнил то, что было еще до Затворничества: он стоял на коленях перед учителем и слушал.
«Ты всегда должен двигаться, — держа в памяти очертания Формы, и даже дышать, не отступая от нее. Ши будет крепнуть в тебе, но не пытайся подчинить ее себе. Не сопротивляйся, просто позволь ей свободно течь. Ши нельзя покорить. Все, что ты можешь, — отождествить с ней свою волю».
Если бы не слова наставника, Суйюн ни за что не поверил бы, что такое возможно. Теперь, по окончании Затворничества, он начал понимать смысл этих слов, начал видеть мудрость своих учителей.
«Я должен думать об энергии ши, — решил Суйюн. — Я должен стать ветром, таким легким, что на струнах моей воли не удержится даже бабочка».
Сколько прошло времени, Суйюн не знал, но раздался удар гонга, и юноша прервал медитацию. Он встал и неторопливо двинулся через сад. Пора искупаться в горячем источнике и поужинать.
У ворот он еще раз задержался, чтобы посмотреть на разбитую доску. Прежняя радость от демонстрации мастерства наставником обрела свою полноту. Сломанную доску заменили на новую, в которой молодой монах аккуратно вырезал отверстие в форме бабочки. Со своего места Суйюн видел через отверстие голубое небо. Бросив последний взгляд на ворота, он поспешил прочь. Всем старшим неофитам, конечно, захочется услышать об ударе «с бабочкой», который посчастливилось увидеть одному Суйюну.
Брат Сотура, учитель ши-кван монастыря Дзинд-зо, поднялся по лестнице, которая заканчивалась в коридоре, ведущем в покои Верховного Настоятеля. Брат Сотура вымылся и надел чистую одежду, собираясь с мыслями перед встречей с главой ордена. Он знал о визите монахини, и это посещение вызывало у него беспокойство.
Учитель ши-кван остановился возле комнаты Верховного Настоятеля, негромко постучал в сёдзи и подождал ответа.
— Пожалуйста, входите, — тепло отозвался голос, так хорошо знакомый брату Сотуре.
Монах отодвинул ширму, преклонил колени и коснулся лбом плетеных циновок. Верховный Настоятель сидел за письменным столиком, держа в руке кисть. Он приветственно кивнул, как того требовал его сан, и принялся обтирать кисть.
— Входите же, добрый друг, присядьте рядом со мной. Мне нужен ваш совет.
— Я польщен такой честью, Верховный Настоятель, но, боюсь, в вопросах, которые вас волнуют, мой совет не принесет большой пользы.
— Берите подушку и отбросьте прочь страхи. Вы нужны мне. Не желаете ли поесть?
— Спасибо, я сыт.
— Тогда чай? — Настоятель потянулся за молоточком из слоновой кости.
— Да, пожалуйста. Выпью с большим удовольствием.
Как только прозвучал удар гонга, в коридоре раздались шаги.
— Можешь войти, — разрешил Верховный Настоятель еще до того, как служка постучал. — Приготовь нам чай и, будь любезен, позаботься, чтобы нас не тревожили.
Мальчик кивнул и удалился, бесшумно задвинув за собой сёдзи.
— Что ж, Сотура-сум, сегодня я имел весьма интересный разговор с небезызвестной вам старой коровой. — Настоятель слегка улыбнулся и покачал головой. — Она почти вытянула из меня обещание разрешить сестрам ее ордена присутствовать при следующем осмотре рукописей.
Мастер ши-кван хранил молчание.
— Почти, да не совсем. Я сказал ей, что должен посоветоваться с братьями — собственно, что я сейчас и делаю.
Брат Сотура беспокойно поерзал.
— Похоже, они не отстанут, пока воочию не увидят строки, написанные рукой Ботахары. Не знаю, как вы отнесетесь к моему предложению, Верховный Настоятель, но, возможно, в сложившихся обстоятельствах разумнее будет удовлетворить интерес сестер? У нас есть очень древние свитки — в сущности, лучшие копии из всех, какие только сохранились. В живых не осталось никого — кроме, пожалуй, четверых наших братьев, — кто знает, что это не оригиналы рукописей. Решение не самое благородное, однако… — Мастер ши-кван выразительно пожал плечами.
— Благородство — роскошь, не всегда позволительная в наше время, брат. — Верховный Настоятель опустил глаза и принялся разглядывать свои ладони, словно те каким-то загадочным образом изменились. — Свитки не должны вызывать подозрений. Благодарю вас, брат, я обдумаю ваш совет.
Появился мальчик-служка, хотя времени, в течение которого он отсутствовал, едва хватило бы на то, чтобы дойти до крошечной кухни и тут же вернуться обратно. Верховный Настоятель многозначительно посмотрел на брата Сотуру.
— Они научились опережать меня. Неужели я постарел, и мои поступки стали предсказуемы? Это уже небезопасно. Ничего не говорите, я сам должен подумать.
Неофит приготовил чай. Горько-сладкий аромат напитка заполнил помещение.
