Владимир Аренев - Круги на Земле
Макс увидел, как вздрогнул и отшатнулся стоявший рядом долговязый немолодой мужчина, пропуская цыганчонка. Однако же тот задержался и внимательно посмотрел на пассажира. Мужчина отвернулся и с напускной сосредоточенностью уставился в окно. Остальные пассажиры сделали то же самое.
Один Макс смотрел в сторону цыганчонка. Не специально — просто так получилось, что мальчик проигнорировал вид за окном (за то время, пока стояли, уже нанаблюдался под завязку) и расслабленным взглядом скользил по окружающим. Учился Пассажирскому Безразличию.
Цыганчонок на долю секунды изменился в лице (так выглядывает из норки настороженный хорек) и протянул правую руку.
— Памажыце, чым можеце…
Рука цыганчонка скользнула обратно, в кулачишке оказался зажат потертый на сгибах черный кошелек. Пацан с велосипедом так ничего и не заметил.
«Сказать?» «Не говорить?» Все равно, несмотря ни на что, Макс испытывал неприязнь к подростку с велосипедом. За то, что тот с велосипедом. И за то, что лучше, чем /Макс/ мог бы быть.
Отвратительное чувство, и мальчик попытался выдернуть его, как сорняк — из рыхлой грядки. Но похоже, у сорняка имелись глубокие цепкие корни.
Жизнь брала свое. Но книги учили другому. Нельзя молчать.
«А что, если он голодает?» /И у него наверняка тоже нет велосипеда/ Но… Но… Велосепидист ведь уступил старушке место. В конце концов, он не заслуживает того, чтобы потерять кошелек!
Макс вскрикнул. Все моментально обернулись в его сторону. «Возможно, они и ждали, что произойдет что-нибудь такое».
Пацан с велосипедом тоже смотрел.
— Он украл у тебя кошелек, — сказал Макс. — Цыганчонок.
Пацан хлопнул веками. Он не понимал.
Зато какая-то тетка (из тех вездесущих, всюду сующих свой бугорчатый нос теток) уже цапнула цыганчонка за плечико:
— Я его держу!
Теперь внимание пассажиров переключилось на воришку. Тот заверещал и рванулся из рук тетки. Вырваться-то он вырвался, но сбежать не сумел: вокруг было слишком людно. Цыганчонка схватили опять, подтолкнули к пацану с велосипедом: «Отдавай кошелек, поганец!»
— Прекратите, люди добрые! Он ничего не брал! — закричала цыганка, мигом переходя на русский. — Он же ничего не брал!
Младенец у нее на руках заорал.
— У меня стянули кошелек, — растерянно сообщил пацан с велосипедом. Он уже успел обследовать карманы и прийти к этому печальному умозаключению. — Эй!..
— Я не брал! — заверещал цыганчонок.
Мнения пассажиров разделились. Одни верили, другие — нет. Только Макс знал, потому что видел.
Он так и сказал:
— Я видел — этот украл, — и показал на цыганчонка.
На мгновение все затихли.
И вдруг цыганка ткнула пальцем куда-то себе под ноги:
— А там что?
Долговязый немолодой мужчина с еле слышным кряхтением нагнулся и поднял черный, потертый на сгибах кошелек.
— О! Мой! — обрадованно воскликнул пацан с велосипедом.
— Вот так-то! — торжествующе заявила цыганка. — А ты, — она повернулась к Максу, — просто больной мальчик. ОЧЕНЬ БОЛЬНОЙ МАЛЬЧИК.
Цыганка протянула смуглую крепкую руку и коснулась Максового лба.
— Так и есть! — крикнула она. — Жар!
Все это было проделано настолько молниеносно, что Юрий Николаевич даже не успел вмешаться. Только теперь он шагнул вперед, отодвигая племянника в сторону, и приказал цыганке:
— Ну-ка, пойди прочь!
Это походило на то, как отдают приказы дворовому псу.
Цыганка лишь пожала плечами.
— Очень больной мальчик, — повторила она, глядя Максу прямо в глаза. — Очень.
И, развернувшись, вышла из вагона, сопровождаемая сыном-воришкой.
Электричка, словно ожилала этого момента, — захлопнула двери и поехала дальше.
5— Зачем ты сделал это? — спросил дядя.
Он был расстроен, но Макс видел — не оттого, что он выдал цыганчонка. Оттого лишь, что сам Юрий Николаевич ничего не заметил и не предпринял — попросту не успел ничего предпринять. Мальчик знал, что такие вещи задевают самолюбие взрослых.
— Я должен был, — вздохнул он.
Конечно, это не объяснение, но дядя Юра вряд ли ждет именно объяснения.
Юрий Николаевич покачал головой.
— Тебе следовало сказать мне.
— Он успел бы убежать.
— Ну а так он успел бросить кошелек. И вытащить оттуда деньги.
Макс кашлянул и посмотрел в окно.
Они ехали уже около часа. Минут через десять после инцидента с цыганчонком пацан с велосипедом догадался-таки и полез в кошелек. Там, разумеется, было пусто, — о чем и узнали все, кто мог слушать. Пересудов хватило еще на полчаса.
Все это время ни Макс, ни Юрий Николаевич не были склонны обсуждать случившееся. Но теперь, после некоторого количества остановок, освободились сидячие места, а большая часть людей, бывших свидетелями происшествия, уже сошла. Можно и поговорить.
— Но ты все равно молодец, — похлопал по плечу дядя Юра. — Молодец, что не струсил и не промолчал. Я горжусь тобой, козаче. Из тебя будет толк.
Макс почувствовал, как улыбка растягивает его пересохшие губы:
— Спасибо.
Они замолчали. Дядя размышлял о своем, а Макс сосредоточил все внимание не собственных ощущениях. В основном, на тех, что возникали в районе горла. Колючий шар, который, казалось, с прибытием в Минск, пропал, теперь снова начал ворочаться. Сейчас это напоминало Максу сотню маленьких альпинистов, карабкающихся изнутри, по горлу. До сих пор они отдыхали, ели, пили, набирались сил и перебрасывались своими скалолазными шуточками, понятными лишь им одним, — а теперь продолжают восхождение. И судя по всему, они просто-таки преисполнены энергией и решимостью выкарабкаться на самый верх.
Максу это не понравилось. Да и кому бы понравилось? Что бы там не случилось, каникулы есть каникулы, а лето есть лето. Заболеть в июле — можно ли вообразить нечто более дурацкое? К тому же, /очень больной мальчик/ Макс, если честно, немного испугался. Потому что, каким бы ты ни был молодцом и героем, — в собственных ли глазах, в глазах ли окружающих, — когда к тебе протягивает руку цыганка и говорит о том, что ты болен, поневоле становится страшно. В особенности, если ты читал разнообразные книги про проклятия и злобных колдунов.
Тем более, если ты веришь почти во все написанное.
Мальчик осторожно, чтобы не привлекать внимания дяди, прикоснулся к своей щеке. Показалось или она на самом деле горячее, чем следует? Макс вздохнул («Не понять») и тут же закашлялся. Воздух не желал просто и привычно проходить в легкие и из легких — воздуху мешал взвод альпинистов.
— Ну-ка. — Юрий Николаевич потрогал Максов лоб: — Как самочувствие, козаче? Плохо или совсем плохо?
— Средне, — соврал мальчик. Меньше всего ему хотелось пить порошки, но к этому, похоже, все и шло.
