Ирина Боброва - Наше величество Змей Горыныч
Сварог вдруг вспомнил, как в далеком-предалеком детстве он мечтал, чтобы отец взял его на руки, приласкал, посадил на колени. Но на коленях Рода всегда лежала Голубиная Книга, а руки его либо крепко сжимали каменную обложку, либо что-то выводили яркой молнией на страницах, сделанных из кожи зверя Индрика.
– Отец, – пробормотал Сварог, переминаясь с ноги на ногу, – чему гневаетесь?
– Тому и гневаюсь, – пророкотал Род, – что породил тебя, непутевого, силу тебе дал, власть. Все, что есть у меня, тебе готовлю. А ты что ж, паршивец, делаешь? Ладно, благодарности не жду, так хоть не поганил бы, вредитель!
Сварог моментально перебрал в уме события последних дней. Прегрешений никаких за собой не нашел. Ну перепил сурицы как-то, с кем не бывает? Да во хмелю помочился с неба на землю. Ну подумаешь, моря-окияны солеными стали! Еще был грех – с Волотом в Пекельном царстве силой померились да ненароком Юшу Зверя Мощного разбудили. Тот спросонья заворочался, трясь по земле пустил. Так дел-то от того землетрясения? Всего-то пару-тройку стран людских с лица земли смело. Стоит из-за этого так злиться? Через несколько веков людишки расплодятся, новые отстроят города-страны.
– Нет за мной вины, батюшка, – вымолвил Сварог, но глаза все же опустил, стараясь спрятать бегающий взгляд в серых клубах родительского облака, – на земле все в порядке.
– Нет, говоришь? Земля, говоришь? Небожитель, чтоб тебе в Ирие град пошел! Да завелись черви в молодильных яблоках! Да чтоб отродясь хмелю в твоей сурице не было!!!
От последнего проклятия отца Сварога пот прошиб. Что угодно, но не это! Сварог только представил, что всю бессмертную жизнь придется пить приторно-сладкий нектар, но даже этого хватило, чтобы вызвать приступ тошноты.
– Отец, ежели я чего недоглядел, скажи – исправлю. Сними проклятие!
– Да ладно, снимаю, в сердцах погорячился, – вдруг успокоился Род. – Не на земле беды лихие и не на небе, а в поднебесной стране беда. Река молочная высохла, кисельные берега прокисли. От сметанного озера такая вонь пошла, что до моих чертогов донесли. Прям активисты, целую бадью этой кислятины доставили. Так запах до сих пор не выветрился. В Беловодье голод случился, в Лукоморье – эпидемии. А Тридесятое и Тридевятое царства ринулись войной на Некоторое государство. Думают, что те специально реку запоганили.
Сварог, выслушав отца, похолодел. Молочная река текла из сосцов коровы Зимун – любимицы его супруги. Представив, какой скандал устроит ему жена, если с ее животиной случилась потрава, почувствовал бог и озноб, и жар одновременно. Он в пояс поклонился отцу и заверил его, что немедленно во всем разберется и все исправит.
В Ирие было на удивление тихо – видно, дети разбежались по свету в поисках развлечений. Сварог заглянул в дупло. Его окатило хлебной волной, пряной и теплой. Супруга хлопотала у стола, подозрительно громко стуча посудой. Сварог бочком протиснулся между дородной женой и печью. Приобняв жену, старец погладил ее крепкие пышные груди. Лада демонстративно отстранилась и, уперев белые полные руки в крутые бока, резко повернулась к мужу лицом. Сварог попятился под грозным взглядом жены, но, все еще надеясь ее задобрить, глупо улыбнулся и пропел:
– Ладушки-ладушки, что едим? Оладушки?
– Я-то оладушки, а ты, козел похотливый, кору с дуба грызть будешь! – вскричала Лада.
– Не сердись, лебедушка моя белая, – ласково проговорил Сварог и вдруг с удивлением заметил, что его руки начинают их любимую игру. – Ладушки-ладушки, – пролепетал он и громко хлопнул в ладоши.
– Ладушки, – прошипела жена и не менее звонко шлепнула его по щеке. Она села к столу и, спрятав лицо в ладонях, заголосила: – Он еще измывается надо мною, бедною, а коровушка моя не ест, не пьет, как свечечка тает…
– Сейчас разберусь, Ладушка, горлинка моя сизокрылая. – Сварог обнял жену. Лада уткнулась в тощий мужнин бок и, успокаиваясь, тихо всхлипнула.
Она знала, что, если Сварог что-то ей пообещает, в лепешку все расшибутся, но желаемое добудут. Лада давно определила и прочувствовала, как сильно и беззаветно любит ее супруг, и вовсю этим пользовалась. А если уж начистоту, то порой этой любовью с самой откровенной бессовестностью злоупотребляла.
Сварог подумал, что супругу свою он тоже разбаловал, но перечить ей не стал. Был за ним грешок – погуливал от случая к случаю, поэтому очки и зарабатывал. Но как бы ни отвлекался он на сторону как бы за юбками чужими ни гонялся, жена у него всегда на первом месте стояла.
Вот и сейчас смотрел – и налюбоваться не мог. Уж больно лицом пригожа да станом желанна. Сварог посмотрел на бедра супруги, крутизну которых он очень одобрял, и вздохнул – пока с Коровиным горем не разберется, ласки не жди. А он так бы и смотрел в глаза небесной синевы под собольими бровями. Руки тянулись погладить румяную щечку, плавно так и нежно. А потом руку по лебединой шее опустить к крепкой, словно спелые дыньки, груди…
Лада снова подбоченилась и грозно спросила:
– Долго ли тебя, муженек, столбняк на месте удерживать собирается?! Так и будешь стоять аки пень?! А коровка моя там страдания переносит неимоверные!!!
Сварог очнулся от любовных грез и выскочил из дома на ветвь. Закрутился он огненным веретеном и сорвался с места. Уже через мгновение был у коровника.
Коровником в Ирие называли расписной терем, потому что там было место жительства вышеозначенной скотины. Высился он острыми, расписанными золотом крышами на два этажа вверх. Поправив складки рубахи, сбившиеся в полете, хозяин Ирия шагнул в хоромы коровы Зимун.
Корова Зимун лежала на душистой цветочной подстилке. Она не только не поднялась навстречу, не только не замычала, но даже и глазом не повела в его сторону. Больной, однако, корова не казалась, изможденной – тоже. Более того, она меланхолично жевала. Так что слухи о том, что животина не пьет, не ест, не только не подтвердились, но и вообще почвы под собой не имели.
Сварог воровато оглянулся – вокруг никого, и только потом позвал:
– Буря, Буря, Буренушка…
Оглядывался Сварог не зря: если кто услышит да донесет Ладе, что он назвал корову Зимун Буренкой, супруга устроит знатный скандал, сопровождаемый битьем посуды. На это Лада была большая мастерица, любила посуду безжалостно бить, да чаще всего об мужнину голову.
А корова Зимун полностью игнорировала хозяина, продолжая тупо жевать. Сварог в сердцах выругался и вышел из хлева.
Недалеко от ворот сидел унылый Сарайник. Его специально взяли из нижнего мира для работы скотником и ухода за райской скотиной. Унылым Сарайник был потому, что справедливо предполагал хорошую трепку с последующим вылетом с хлебного места. Мысленно он уже представлял себя на работе в загоне саамских оленеводов, где-нибудь в холодной Лапландии. И это после того, как ценой неимоверных усилий ему удалось пройти жесточайший конкурсный отбор! А ведь было много желающих попасть на этот райский курорт. Шутка ли, тридцать тысяч заявок на одно место!
